ИЗВЕСТИЯ СОИГСИ

«No, no!» said the Queen.
«Sentence first — verdict afterwards».
«Stuff and nonsense!» said Alice loudly.
«The idea of having the sentence first!»
Carroll Lewis. «Alice’s Adventures in Wonderland»

В своем ответе [1] на «полемическую статью» С. М. Перевалова [2], в силу ограниченности объема статьи, я не имел возможности подробно остановиться на всех «тезисах» ее автора. Поэтому сегодня я позволю себе обратиться к той ее части, которую «полемист» начинает так: «Все памятники выявлены зарубежными учеными: венграми Д. Моравчиком и Ю. Неметом, австрийцем Г. Хунгером, датчанкой С. Энгберг. Ни один из них не был осетиноведом, даже иранистом: три византиниста и тюрколог. В дальнейшем к изучению памятников подключались специалисты, из советских ученых — В. И. Абаев».

История знает немало примеров того, когда исследователи древних цивилизаций ищут подтверждения своим научным выводам в различных религиозных и мифологических текстах. В принципе вся наука история выстроена в основе своей на изучении и описании различных артефактов. К примеру, выдающийся немецкий археолог Генри Шлиман, основываясь только на древнегреческих мифах, открыл знаменитую Трою, тем самым подтвердив претензию Гомеровской «Илиады» на некую правдивость изложения. Известный американский теолог, исследователь Библии Эдвин Ямаучи предложил обратную, на наш взгляд, очень интересную концепцию поиска в древних исторических документах подтверждения правдивости библейских сюжетов. И древняя история, рассмотренная им в книге «Недруги с северных границ» («Foes from the Northern Frontier») [1] в ином, неакадемическом ракурсе, получилась достаточно яркой, интересной и необычной.

Пока существовала Кавказская цивилизация,
она оставалась незримой для современников
и неопределенной для науки,
но стоило ей исчезнуть,
как тут же появился звучный термин,
в котором нашло отражение
лишь жалкое подобие ее величия

Современное общество осознает, что мифология, религия, эпос, как и вся духовная традиция в целом, хранящая историческую память, имеют особое значение для этнокультурной самоидентификации народов. Эти факторы приобретают первостепенное значение в специфических условиях Северного Кавказа на фоне идеологической борьбы, обострившейся в последнее время на южных рубежах России. Кавказ, как и прежде, остается пространством столкновения политических, экономических и военных интересов различных мировых и региональных держав. После разрушения Советского Союза ситуация в регионе претерпела качественные изменения: единый в цивилизационном плане Кавказ оказался политически разделенным на Северный и Южный. Это не могло не повлиять, в определенной степени, и на формирование научной проблематики кавказоведения. Вполне логичным в этой связи является появление концепции северокавказской цивилизации, посредством которой некоторые исследователи пытаются осмыслить историю и самобытную культуру народов юга России. В качестве новой парадигмы концепция северокавказской цивилизации была выдвинута в 1995 г. на Международном конгрессе в Пятигорске «Мир на Северном Кавказе через языки, образование, культуру». Появились работы, в которых концепция северокавказской цивилизации была провозглашена парадигмой современного кавказоведения [1]. Вместе с тем, многие кавказоведы связывают возможность познания духовного родства и тенденций развития многочисленных этнических культур с парадигмой кавказской цивилизации (см.: [2; 3; 4]). Как пишет Р. Г. Абдулатипов, уникальность и целостность кавказской цивилизации «состоит в том, что в этом историко-культурном и географическом пространстве тысячелетиями происходит системное воспроизводство традиций и обычаев, которые на высокий уровень шкалы ценностей ставят честь, достоинство и мужество, уважение к старикам, принципам семейных отношений, мужского и женского поведения» [2].

Поэтические переводы Анны Ахматовой еще не изучены во всей своей полноте и ждут серьезного и самого всестороннего исследования, хотя вклад А. А. Ахматовой в создание школы русского советского перевода велик. Она перевела 150 поэтов с 78 языков, что составило 20000 строк. Ахматова перевела поэтов Востока, Европы и Советского Союза несмотря на то, что ее обращение к переводам было не по доброй воле, а вынужденным.

После печально известного постановления о журналах «Звезда» и «Ленинград», вышедшем в 1946 году, Ахматова была подвергнута травле и лишена возможности публиковать собственные стихи [1]. «Запрещение относилось только к стихам, — сообщала она впоследствии, — такова правда без прикрас…» И сама она считала, что переводить чужое и в то же время писать собственное немыслимо. И на многие годы замолчал голос лирического поэта с трагической мелодией. Так говорили о ней. Запрет официальной власти на ее творчество обрекал Ахматову на голодное существование и тяжелые жизненные невзгоды: исключенная из состава Союза писателей, она лишилась хлебных карточек.

Для того чтобы хоть как‑то облегчить ее положение, в ЦК партии и Союз советских писателей обратился Борис Пастернак, в результате чего московским издательствам было поручено дать Ахматовой работу, связанную с переводами. После войны художественный перевод стал делом государственной важности и связующим звеном между литературами многонациональной страны. Русская школа советского перевода особенно активизировалась в 50‑е годы XX столетия. Так шел процесс формирования единой советской литературы. В это время и начинается работа над изданием первой антологии «Осетинской литературы».

В осетинском фольклоре сразу в нескольких вариантах известна народная песня «Есть зерно» («Ес хуар»), в которой повествуется о небесном происхождении земледелия и традиции выращивания зерновых культур.

На грузинский язык из различных источников переведены две версии этого текста. Поэтический перевод одной песни — «Созрел обильный урожай проса» принадлежит Георгию Каландадзе [1, 87‑88], а второй — «Птица изобилия» с осетинского перевели Наира Бепиева и Мери Цховребова [2, 37‑38]. «Птица изобилия» была записана в начале прошлого века в Дигории от Хадзимета Хадаева собирателем народных текстов, народным учителем Михаилом Гардановым. Обе песни-стиха («Созрел обильный урожай проса» и «Птица изобилия») представляют собой различные версии одной песни («Ес хуар»), они дополняют друг друга и содержат важные сведения об осетинском мифопоэтическом творчестве и традициях, связанных с земледелием.

Песня «Ес хуар» исполнялась во время земледельческих работ, связанных со сбором урожая колосовых культур и культовых ритуалов, связанных с ними. Один из них проводился весной, во время первого бороздования пашни, когда осетины праздновали «Хорхор» или попросту день колосовых (хлебных злаков) — «Хоры бон» и второй — осенью, во время сбора урожая колосовых культур, на праздник «Хор сарт кувда» (трапеза (отведывание) первого созревшего урожая), которым завершались земледельческие работы.

Абхазы принадлежат к числу горских народов Центрального и Северо-Западного Кавказа, обладающих общим уникальным духовным памятником — древним величественным нартским эпосом. Проявляя своеобразие и неповторимую специфику в каждой национальной версии, в то же время эпос этот един в главном — это древнейшие образы, сюжеты, мотивы, термин «нарт» и собственные имена некоторых центральных героев, которые выступают у разных народов тождественными или в легко узнаваемых вариациях. Обо всем этом писалось и говорилось немало. Правда, не в одинаковой степени и не на одном уровне изучены все национальные версии эпоса. В силу ряда объективных и субъективных факторов одни национальные версии вошли в мировой научный оборот раньше и изучены лучше и глубже (это относится, прежде всего, к осетинской версии), а другие — несколько позже и слабее. К последним, к сожалению, относится и абхазская версия, хотя первые упоминания о нартах и первые незначительные и не публиковавшиеся тогда записи текстов сказаний относятся ко второй половине XIX — началу XX столетий.

Нартский сюжет о чудесном рождении Сасрыкуа из камня во всех основных версиях эпоса таит в себе древние мифоэпические представления.

По мнению исследователей, в нем следует видеть мифологический сюжет, «возможно, восходящий к неолиту», к расцвету матриархата [1, 176; 2, 58‑59; 3, 102‑112; 4, 93; 5, 167]. В. Ф. Миллер и Н. С. Трубецкой находили корни данного сюжета в древних мифах о Митре и Зевсе Псевдо-Плутарха, Павсания и Арнобия [6, 90; 7, 89; 8, 346‑349]. Согласно этим мифам, «на фригийской границе был горный хребет Agdus. Там из камня произошла Кибела. Зевс долго тщетно домогался ее любви и, потерпев неудачу, пролил свое семя в скалу, которая родила ужасное двуполое существо Агдистис. <…> Митрас (Mіτρаς) хотел иметь сына; но так как он ненавидел женский пол, то пустил свое семя на скалу, которая родила ему сына по имени Диорф. <…> Митра сам рожден скалою, <…> вследствие чего называется Πετρογενής («Рожденный скалой»)» [8, 347‑348].

Л. А. Чибиров в научной статье o взаимосвязях осетин и венгров констатирует: «Древняя история Осетии весьма богато представлена географией своих контактов с народами Евразии. Начиная со скифской, затем сарматской и аланской эпохи предки осетин, занимая огромные пространства от Алтая до берегов Атлантики, пересекались, смешивалиcь, соседствовали с десятками народов и племен разной этнической, языковой и конфессиональной принадлежности.

Весьма длительными и интенсивными были контакты алан с угро-финнами Поволжья. Таких связей, как с венграми, нет у осетин с другими народами, с которыми они в историческом прошлом контактировали. Этнокультурные взаимоотношения между иранским и угорским миром продолжались на протяжении двух тысячелетий и нашли отражение не только в исторических анналах, но и в языке и эпическом творчестве» [1].

Древняя история венгерского народа тесно связана с историей Алании. Эти факты достаточно широко известны. Контакты венгров с осетинами имеют давнюю историю. Фольклорные, антрополого-этнографические данные свидетельствуют о прошлых связях и взаимовлияниях. По мнению Л. А. Чибирова, «еще более заставляют задуматься языковые параллели» [2]. Об осетино-венгерских языковых cxождениях писали многие ученые. После того, как предки венгров в VI в. на долгое время осели в степях Южной России и на Северном Кавказе, они оказались близкими соседями алан.

Репрессии 1936‑1938 гг. являются одним из наименее исследованных аспектов политической истории Северной Осетии ХХ века. В региональной историографии только сейчас начинается изучение «кулацкой» и «национальных» операций НКВД на территории Северо-Осетинской АССР, показательных судебных процессов 1937‑1938 гг. над «вредителями» в сельском хозяйстве республики, репрессий против членов партийной организации Северной Осетии. Фактически не решен вопрос и о количестве жертв Большого террора в регионе.

В числе приоритетных исследовательских тем — репрессии в отношении региональной партийно-советской номенклатуры. Репрессивные акции против руководящих североосетинских работников начались в августе 1936 г. и продолжились до осени 1938 г. Они являлись составной частью массовых репрессий Большого террора. За этот период практически полностью было уничтожено поколение руководителей-участников борьбы за установление советской власти в Северной Осетии, лиц, стоявших у истоков создания автономной области и руководивших ею во второй половине 1920‑х — первой половине 1930‑х гг.

В 1936 г. британским издательством Odhams Press опубликован сборник рассказов «Пятьдесят невероятных побегов» [1], содержащий небольшие новеллы в основном биографического характера, объединенные идеей чудесного спасительного побега. Одна из этих пятидесяти историй представляет интерес не только как литературный, но и как исторический источник, имеющий отношение к становлению советской власти в России. Это рассказ «Вызванный на расстрел» [2], автором которого является Мусса Бей Асгириевич Туганов, представитель аристократического черкесского рода. Русский перевод названного произведения и предлагается читателям.

Князь Туганов — русский дворянин, предки которого были выходцами с Кавказа. Во время русской революции его симпатии были на стороне белой армии. Таким образом он подверг себя угрозе ареста ЧК. Князь красноречиво описывает в своих воспоминаниях деятельность этой официальной организации Красной России. После напряженных месяцев работы князь Туганов отдыхал в доме друга, где находился в безопасности; но как‑то выйдя по случаю за пределы поместья, он был немедленно арестован и доставлен в ближайший город Владикавказ¹.

Во второй половине 1940‑х — начале 1950‑х гг. острейший кадровый дефицит в результате невосполнимых потерь, понесенных СССР в период Великой Отечественной войны, выдвинул проблему формирования профессиональных кадров специалистов в качестве приоритетного направления государственной образовательной политики. На фоне технологического прорыва в различных отраслях милитаризованной мировой экономики восстановление и дальнейшее развитие научно-педагогического кадрового потенциала рассматривалось как важнейшее условие обеспечения национальной безопасности страны. С решением этой задачи связывалось успешное восстановление и развитие тяжелой промышленности и железнодорожного транспорта, обеспечение технического прогресса во всех отраслях (чтобы «превзойти в ближайшее время достижения науки за пределами СССР»); повышение обороноспособности страны и оснащение вооруженных сил новейшей военной техникой [1, 236].

В 1990‑х годах в истории осетиноведения зафиксировано формирование нового этапа, когда молодые исследователи Т. К. Салбиев, Р. С. Бзаров, В. С. Уарзиати, В. С. Газданова, З. Л. Цховребов, Д. В. Сокаева, Р. Ф. Фидаров и ряд других ученых пришли к выводу о возможности соотнесения большей части элементов осетинской традиционной культуры с мифологическими представлениями об устройстве мироздания. Рассмотрение традиционной культуры в контексте культурно-­исторической концепции космологии привело их к пониманию традиции как внутренне единого и цельного живого организма, традиционной культуры в целом как объекта мифологического моделирования, а мифологии — как особого способа миропонимания. Предметом исследовательского внимания стали космологические мифы, посвященные устройству природы, тайнам рождения и смерти, всевозможным испытаниям, которые подстерегают человека на его жизненном пути.

Сегодня ни у кого из специалистов-осетиноведов не вызывает сомнений, что изучение исторического прошлого, культурного наследия и современного положения осетинского зарубежья является достаточно актуальной научной задачей. Столь же очевидно, что особый исследовательский интерес представляют диаспоры, сформировавшиеся на бывшем османском Ближнем Востоке (в современной Турции и в незначительном числе в Сирии) в результате так называемого мухаджирства полуторавековой давности. Действительно, эти осетинские общины принципиально отличаются от диаспор, возникших в более поздние времена в других регионах мира — пост­советских странах, Западной Европе, Северной Америке и т.д. Прежде всего, они являются наиболее (и, собственно, единственной) «старой» диаспорой осетинского народа за пределами Кавказа, дожившей до наших дней. Важнее, однако, то, что ближневосточные осетины в своем большинстве представляют собой прямых потомков групп, не испытавших значительного воздействия российских административных и общественных преобразований второй половины XIX в. и впоследствии сохранивших в странах проживания ряд существенных этнокультурных черт, характерных для осетинского общества дореформенного периода. В сущности, само переселение осетин в Османскую империю было во многом «бегством» наиболее традиционалистски настроенных сегментов этноса от ставшей неизбежностью модернизации и европеизации имперского образца.

19 ноября 2013 г. в зале ЮНЕСКО СОГУ им. К. Л. Хетагурова прошли II Свято-Георгиевские епархиальные чтения «Православие. Этнос. Культура», организованные совместными усилиями Церкви и светского академического сообщества Владикавказской епархией совместно с Советом молодых ученых СОИГСИ, СОГУ и Владикавказским православным духовным училищем. В форуме приняли участие государственные и общественные деятели, сотрудники научно-исследовательских институтов, учреждений образования и культуры РСО-А, священнослужители, представители научной и творческой интеллигенции, студенты и аспиранты вузов Северной и Южной Осетии, а также специалисты из других регионов Российской Федерации.

На основе широкого круга источников проанализирован опыт взаимодействия России и горского исламского государства Имамат с северокавказскими самобытными обществами в первой половине XIX в. Выявлены механизмы и результаты преобразовательной деятельности, которую осуществляли в северокавказском регионе конкурировавшие политические силы, предлагавшие два варианта исторического развития: русско-европейский и азиатско-исламский. Универсальный социально-культурный проект, реализуемый Российской империей, анализируется также через призму северокавказской просветительской мысли.