ИЗВЕСТИЯ СОИГСИ

Географическое соседство сарматов-аланов с тевтонцами на континенте, объединение носителей иранских и германских языков для многочисленных военных походов и захватнических экспедиций должны были приводить к многоуровневому взаимовлиянию этих языков в период античности и раннего Средневековья. Это обусловило то, что некоторые явления следует рассматривать не в контексте генетического родства данных индоевропейских языков, а в свете позднейших языковых контактов. Фонетическое и семантическое сходство между осетинской лымæн / lymæn и английской лексемой leman в отсутствие параллелей в других индоевропейских языках позволяют предполагать факт сепаратного заимствования. Больший возраст осетинской лексемы, ее более широкий семантический объем, исторические данные о времени и формах контактов между предками носителей обоих языков указывают на возможность заимствования английским языком слова leman из сарматского, аланского. Кроме того серьезным аргументом в пользу заимствованного характера английского слова leman является нарушение узуального морфологического регламента для слов со словообразовательным элементом -man и развитие им регулярной формы множественного числа lemans. Данное обстоятельство не позволяет согласиться с традиционной трактовкой слова leman как результата словосложения двух корней в раннесреднеанглийский период.

Ключевые слова: заимствование, этимология, языковые контакты, семантика, архаизация.

Генетическая общность лексического фонда и языковые контакты в уже историческое время делают достаточно плодотворными сравнительно-сопоставительные исследования с привлечением материалов осетинского и английского языков. У английского, самого географически отдаленного из языков западногерманской подгруппы от остальных европейских языков, наибольшее количество устанавливаемых изоглосс с иранскими. В.И. Абаев писал об особенностях осетинского языка, о его обособленном положении среди иранских языков, о следах древних контактов со славянами, балтами и германцами, о схождениях в лексике, фонетике и даже грамматике, которые невозможно объяснить только индоевропейским родством рассматриваемых языков, называя эти черты скифо-европейскими изоглоссами. Эти общие приобретенные черты обусловлены тем, что «контакты скифо-сарматских племен с германскими были продолжительными и тесными» с III в. до н.э. до гуннского нашествия, до конца IV в. [1, 385].

Хронологические рамки условий для вторичной конвергенции рассматриваемых языков, как нам представляется, можно раздвинуть с учетом сложных, в виду не до конца исследованного характера, сармато-аланских связей с германскими языками. Необходимо уточнение условий и времени и амплитуд конвергентных и дивергентных отношений, языковым свидетельством первых является наличие сепаратных изоглосс, к которым, на наш взгляд, можно отнести осетинское лымæн / lymæn и английское lemаn.

Высокая вероятность наличия особенных отношений между осетинской и английской лексемой обусловлена их практически абсолютным фонетическим подобием и семантическим сходством.

Представляется маловероятным считать осетинское lymæn «друг», «приятель», «любовник», «любовница» и английское lemаn «возлюбленный», «любовник», «любовница» результатом случайного совпадения.

Также следует отвергнуть и точку зрения о развитии единого протокорня. Для того чтобы считать их рефлексами одного общеиндоевропейского корня, недостаточно данных только двух языков. Помимо того, что слово leman не отмечено в других германских языках, оно  не представлено в древнеанглийский период развития языка, что не позволяет считать его унаследованным от общегерманского фонда.

Наряду с приведенными интерпретациями следует отвергнуть и допущение о возможном совпадении результатов независимого словосложения по словообразовательной модели продуктивной для обоих языков и с помощью общих для них обоих корней: *ly+*mаn, как и допущение о том, что тождественность рассматриваемых лексем является следствием опрощения *frīymana в осетинском и leof-man в английском.

Гипотетически, независимая и параллельная деривация в разных языках могла привести к абсолютно одинаковому результату, но даже развитие общего корня в различных языках, как правило, сопровождается серьезными фонетическими и семантическими трансформациями.

На наш взгляд, данное явление можно рассматривать как безусловный пример прямого сепаратного заимствования, вектор которого достаточно очевиден – из иранского (аланского, сарматского) языка в германский (английский) язык.

Сравнение фонетического облика осетинского [lɛmǽn] и английского [lέ:mən, lί:mən] дает основания полагать, что по акустическим и артикуляционным характеристикам фонемы осетинского и английского слов максимально близки, «такая фонемная субституция всегда имеет место при прямом заимствовании» [2, 532].

В данном случае различается только место ударения, т.к. в отличие от английского léman в осетинском слове ударным является второй слог lymǽn, но это согласуется с общегерманской рецессивной тенденцией, в соответствии с которой абсолютное большинство заимствований из негерманских языков пережили изменения акцентной структуры в английском языке. Таким образом, перенос ударения на первый слог при фонетической ассимиляции слова в английском языке естественен, мог повлечь за собой перераспределение количественных характеристик гласных обоих слогов и изменение качества гласного второго слога, что является типичным примером редукции гласного в безударной позиции.

Наряду с фонетическим подобием необходимым условием установления факта заимствования является степень семантической близости между словами. С точки зрения семантики различия между двумя рассматриваемыми лексемами сводятся к количеству сем. Подвергнувшееся архаизации в процессе развития английского языка слово leman, в настоящее время имеющее ограниченный характер употребления, лексикализируется как «возлюбленный(ая), любимый(ая), любовник(ца)» (a sweetheart, lover or gallant, whether male or female, also a concubine) [3, 310].

Современное осетинское лымæн / lymæn имеет значения «друг, товарищ», «приятель»; а также «любовник, любовница». Данные семы в определенных контекстах могут служить основанием для оппозиции – дружба vs любовь, однако в терминах семантического развития их наличие в одном семантическом объеме не может рассматриваться как энантиосемия и представляется вполне естественным, т.к. оба передают межличностные отношения индивидуально-избирательного характера, основанные на взаимной симпатии.

Анализ семантических объемов показывает, что у английского leman нет значения «друг», «товарищ», тогда как абсолютно совпадающими следует считать значения «любовник», «любовница». Семантическая неконгруэнтность разбираемых лексических единиц не противоречит нашей гипотезе. Известно, что любая полисемичная языковая единица заимствуется лишь в одном из ее значений, регулярность семантического сужения при заимствовании в большинстве случаев является индикатором направления заимствования. С другой стороны, в данном случае моносемность английского слова могла быть обусловлена хронологическим фактором. Непервичность данного значения осетинского слова могла обусловить то, что подобный семантический сдвиг в это время еще не имел места, и неэтимологическое неисходное значение «друг» не развилось в языке-доноре к периоду его заимствования.

Первичным значением слова лымæн, согласно данным этимологического анализа, должно было быть «возлюбленный», «любимый», тогда как в современном осетинском языке лексема чаще употребляется в значении «друг», «товарищ», «приятель». Возможно, перераспределение иерархии сем в его семантическом объеме произошло до этапа образования от него абстрактных понятий, т.к. его производные употребляются только в значении «дружба» и не предицируют «любовь». Достаточно большое количество (три) моносемных и абсолютно синонимичных слов, образованных различными средствами деривации – lymænad, lymændzinad, lymæniwæg – свидетельствует о важности данного понятия для социума.

Доминантная сема «друг» слова лымæн нейтрализуется, если референт противоположного пола. В таком контексте слово следует считать достаточно нейтральным, но прозрачным намеком на адюльтер и внемаритальные отношения между субъектами, осторожным, т.к. оно не развивает оценочных коннотаций.

Более этимологической представляется сема «любимый», т.к. В.И. Абаевым слово возводится к медиальному иранскому причастию frīymana >*fri ‘любить’, дающего подробное описание фонетического развития li- из *fri-, против которого никаких принципиальных возражений быть не может. «Развитие *fri-li: закономерно: начальный f перед r отпал, как в превербе ræ из fra- или в rag из frak-, rong из *franaka; r-l I allon из aryana, malyn из marya-. База *pri в значении «любить», «дружить» и пр(очих) хорошо представлена в арийских и других и.е. языках» [4, 55]. Среди приводимых в словарной статье остальных родственных лексем с подобным звуковым комплексом man- отмечены древнеиндийское priyamana ‘дружественный’ и preman ‘любовь’. В первом случае могло иметь место образование прилагательного от производящей основы существительного «друг». Во втором случае, семантический шаг так же достаточно очевиден: чувство < объект чувства / любовь < любимый.

Соглашаясь с интерпретацией инициального звукового комплекса ly-, позволим себе предложить альтернативную интерпретацию относительно второго элемента. На наш взгляд, возможно, данное слово lymæn – не субстантивированная глагольная форма, а сложное слово ly-mæn, первый элемент которого описан в Историко-этимологическом словаре осетинского языка, тогда как второй элемент mæn- является рефлексом индоевропейского корня man-.

Приводимое последним в словарной статье lymæn значение «любовница», т.е. лицо женского пола, не противоречит основному значению корня – «человек», «мужчина». Нейтрализация пола могла происходить вследствие того, что корень деэтимологизирован в осетинском, кроме того он и в других языках также употребляется для номинации лиц обоих полов. А т.к. грамматически в осетинском языке род биологический никак не оформляется, то все осетинские лексемы, не содержащие прямого семантического указания на пол референта, амбивалентны.

Подходы к данному осетинскому слову как сложному уже имели место, и разночтения в существующих гипотезах касаются и первого, и второго элемента. Наиболее близкой к нашей интерпретации второго элемента является гипотеза о его развитии из *aryaman [5, 55]. Тогда как Я.Харматта возводит к *friya-manah «имеющий дружественный (friya-) дух (manah-) [6, 302]. Данная точка зрения ближе к гипотезе В.И.Абаева, но последний отвергает ее (некатегорично) на том основании, что «в этом случае ожидали бы скорее *limon; dælīmon, wælīmon» [4].

Установленным фактом распространения данного корня считается проникновение скифского liman в мордовский, [4, 54-55], где в форме loman оно приобретает значение «человек», претерпевая семантическую генерализацию. Данный факт свидетельствует о значительном возрасте осетинской лексемы, тогда как английское leman традиционно рассматривается как результат словосложения, имевшего место в среднеанглийский период развития языка.

У А. Либермана слово leman приводится для иллюстрации в разделе о “disguised compounds” – «замаскировавшихся сложных словах» [7], т.е. словах, фонетически и морфологически видоизменившихся настолько, что либо на синхронном уровне они не идентифицируются как сложные, либо изменения его компонентов не позволяют опознавать составляющие его корни.

Leman с достаточно редким среди этимологов единодушием, обычно свидетельствующим об очевидности генеалогии и об отсутствии альтернативных гипотез, возводят к среднеанглийскому lemman, известному с XIII в., от более прозрачной формы leofman. Данная форма позволила этимологизировать структурные элементы сложного слова как древнеанглийские корни leof ‘дорогой’ (dear) (современно английское lief) и man ‘человек’ (human being, person) [8]: leof-man > lemman > leman. Leofman в таком случае развивается по фонетической аналогии с wif-man < woman с потерей согласного -f- перед сонорным.

Но в случае допущения о заимствованном характере лексемы следует признать медиальный лабиальный согласный -f- эпентетическим, появившимся на морфемном шве именно из-за аналогии с wifman, а искажение слова – примером народной этимологии. В таком случае форма *leofman скорее реконструкция, а не реальный этимон.

Наличие параллельных форм в среднеанглийском и ранненовоанглийском – leaman, lemman, lemmane, lemane (XIII-XVII вв.), lemon (XV-XVI вв.) – не является исключительным явлением, присущим данному слову, а отражает активные фонетические процессы, имевшие место в языке, и также общую ненормированность правописания в указанный период.

Единственной альтернативой существующим этимологиям, допускающей неисконность leman, следует считать мнение Н. Бейли и У. Туна о романском происхождении данного слова от французского l’aimante [9; 3, 310].

На наш взгляд, главным аргументом в пользу заимствованного характера leman является парадигма склонения данного слова.

Как известно, у самого man, как и у всех производных, где данный корень выступает в качестве второго / последнего элемента, специфическое образование множественного числа существительного корневой основы при помощи внутренней флексии: man-men. Независимо от пола референта слово изменяется при помощи чередования корневой гласной. Даже более того, во множественном числе women, палатальной перегласовке подвергается (вернее, с точки зрения диахронического анализа: woman > wifman, сохраняет более историчное качество) и гласный первого слога [wʊmən] – [wɪmɪn]. Тем более необъяснимо, что слово leman, проделав тот же фонетический путь утраты согласного, что и wifman ‘женщина’, пройдя собственной морфологической дорогой, приобрело множественное число leman-s. Данное явление не характерно для случаев словосложения с корнем man-. Парадигма образования множественного числа данного слова не подверглась изменениям с момента его фиксации в языке.

Как и в случае вариативности форм единственного числа, во множественном числе слово встречается по крайней мере в пяти графических вариантах: lemans / lemmans / lemmanes / lemons / lemons.

Однако все зарегистрированные примеры образования множественного числа неизменно обнаруживают формант -s, тогда как не отмечено ни одного случая с перегласовкой корневого гласного *lemen / *lemmen.

Существительное man ‘человек, человеческое существо’ в среднеанглийском продолжало использоваться в качестве второго элемента сложных слов еще более интенсивно, чем в древнеанглийский период. С помощью основы было создано столько сложных слов, что некоторые ученые говорят о ее превращении в словообразовательный суффикс [10, 280]. Однако независимо от степени суффигированности данного элемента в парадигме склонения других слов с компонентом –man таких случаев не отмечено.

Представляется маловероятным, что могло развиться регулярное множественное у слова, не отличавшегося высокой коммуникативной востребованностью, тогда как процесс аналогического выравнивания не затронул высокочастотные лексемы man, woman и другие. Объяснить избирательную «правильность» морфологической «податливостью» и «гибкостью» данного корня в отдельно взятом слове нет оснований, однако данное обстоятельство позволяет полагать, что либо это другой корень, либо результат заимствования слова со словообразовательными элементами, известными и языку-донору, и языку-реципиенту.

Влияние омофоничного leman [ləmən] слова lemon [ləmən] – ‘лимон’, арабского корня laymūn / līmūn от персидского لیمو، لیمون līmūn, также появившегося в среднеанглийский период через французский  и c которым leman различается только графически, исключено. К моменту заимствования цитрусового плода в 1350–1400 гг. формы множественного числа lemans / lemons «любимые», «друзья» уже были отмечены [11]. А то, что у него такая же форма множественного числа, как и у слов, появившихся в языке в период, когда продуктивной словоизменительной моделью было прибавление –s к основе существительного, позволяет предполагать его иноязычное происхождение. Это подтверждается заимствованиями из разных языков, помимо приведенного выше lemon, заимствованного из арабского, греческого корня demon – соответственно, формы множественного числа lemons, demons.

Основанием считать leman не собственно английским позволяет то, что в заимствованиях, содержащих такой же звуковой комплекс -man в исходе слова, множественное число *-men с чередованием гласного не отмечается. Так, toman, заимствованное при посредстве персидского монгольское обозначение денежной единицы, или тюркское dolman- название вида одежды в турецком, имеют формы tomans и dolmans, соответственно. Также завезенный португальскими и испанскими колонистами в Европу XVI в. кайман (карибское? африканское?), название которого стало зоонимом-интернационализмом для стран Старого Света, в английском языке имеет два орфоэпических варианта caiman / cayman и получило форму регулярного множественного caiman-s / cayman-s.

Это может говорить о том, что данный комплекс man- не воспринимается как часто воспроизводимый элемент словосложения, потому что приведенные слова номинируют элементы материальной культуры либо животных. Но в словаре английского языка есть по крайней мере несколько существительных, факт заимствования которых не подвергается сомнению и в пресуппозиции которых есть значение ‘человек’. Два из этого списка носят выраженный культурно- и историко-специфичный характер – hetman, ataman. Данное обстоятельство, как и факт их недавнего проникновения в язык, могли обусловить их не-вхождение в парадигму склонения слов с автохтонным корнем man-: соответственно – hetmans, atamans. Как показывает пример human-humans, стаж функционирования и общий характер семантики не влияют на степень морфологической натурализации заимствованных слов.

Интересно, что и два известных и давних заимствования Roman и German также не воспринимаются как построенные по словообразовательной модели большинства этнонимов. За многовековую историю их существования тенденция аналогического выравнивания не коснулась их, и они не уподобились другим композитным этнонимам – Frenchman – Frenchmen; Dutchman – Dutchmen, в отличие от которых аллохтонность Roman и German подчеркивается формами множественного числа – Roman-s, German-s.

В ряду этнонимов хотелось бы обратить внимание еще на Norman, про который, в отличие от приведенных выше «римлянина» и «германца», достоверно известно, что второй элемент сложного слова восходит к общеиндоевропейскому корню man-, но, поскольку деривация имела место не в самом английском, то в реципирующий язык слово приходит как готовый компаунд, и его множественное число также строится по модели заимствований – Normans.

Подобно Norman, слово leman могло пройти стадию словосложения в языке-доноре, что объясняет, почему, даже обладая такой прозрачной структурой, оно склоняется не по правилам английского словоизменения.

Как правило, морфологически сложное заимствованное слово при переходе в новый язык подвергается опрощению и воспринимается в этом языке как простое и непроизводное [2]. В данном случае морфологическое опрощение могло не иметь место, т.к. выделение составляющих заимствованного слова облегчается тем, что для заимствующего языка -man является часто повторяющимся словообразовательным элементом, востребованным при словосложении слов, предицирующих человека.

Leman, архаичное в качестве нарицательного существительного, функционирует как достаточно распространенная фамилия, этимологизируемая таким же образом, что и нарицательное существительное, и представленная даже большим количеством вариантов: Loveman, Lowman, Luffman, Leamon, Leeman, Lemmon, Lemon and Limon. Наиболее ранними носителями имени / фамилии Leman, зарегистрированными в Domesday Book в 1086 г. были William Luveman, Aumfridus Leofman, в 1221 г. в Assize Court Rolls of Worcestershire; а также некий William Lemmon, в записи за 1275г. [12].

Сравнение дат фиксации leman в качестве нарицательного существительного (1200г.) и в качестве фамильного имени (1086 г.), тем не менее, не может дать определенного ответа на вопрос, могло ли слово развиться из антропонима. Мог иметь место обратный процесс – антропонимизация слова, либо их независимое параллельное развитие.

Но даже в случае, если функционирование в качестве антропонима предшествовало нарицательному употреблению корня, маловероятно, что парадигма склонения фамильных имен могла повлиять на парадигму склонения нарицательных существительных. Подобных случаев не отмечено, а наречение данным именем не носило столь массового характера.

Таким образом, собственно лингвистические – фонетические, морфологические, семантические – параметры английского слова могут свидетельствовать в пользу заимствованного характера leman. Самый уязвимый момент подобной интерпретации – экстралингвистический: наличие хронологической лакуны между временем его вероятного заимствования и его фиксацией в языке. Согласно историческим данным, контакты между носителями данных языков должны были иметь место в раннедревнеанглийском, но в словарях англо-саксонского периода оно не зафиксировано, в частности, его нет в Anglo-Saxon Dictionary Босуорта-Толлера [13]. Факт позднего проникновения слова leman в английский язык входит в некоторое противоречие с нашей гипотезой, тогда как его позднее появление убедительно можно объяснить его производным характером, и при активности английского словосложении оно могло иметь место на любом этапе развития языка. В качестве контраргумента стоит отметить, что большинство древнеанглийских литературных памятников было написано на уэссекском и мерсийском диалектах, т.е. из северных диалектов слово могло еще не распространиться в центр и на юг и не попасть в древнеанглийские источники. Также не исключено посредство скандинавских языков, вероятность которого невысока ввиду непредставленности слова в северогерманских языках, но, с другой стороны, они могли утратить его в процессе языкового развития. Возможная трансляция leman через северогерманские языки снимает проблему его хронологизации. И в том, и в другом случае представляется, что заимствование должно было иметь место ранее XIII в., но слово не было зафиксировано ввиду разрыва письменной традиции после норманнского завоевания с середины XI в.

В словарях современного английского языка слово leman лексикализуется с помощью слов paramour, gallant. Словарные статьи всех трех слов снабжены пометой «архаичное», что свидетельствует о недолговечности не только слова leman, но и всей лексико-семантической группы. В настоящее время слово относят к поэтизмам, представляющим собой неоднородный пласт слов современного английского языка, включающий и архаизмы, которые оживляются поэтами в особых стилистических заданиях, «например, использование таких слов, как whilome, ne, leman и многих других в первых строфах первой песни “Чайльд-Гарольда”» [14, 62]. Обращает на себя внимание, что в художественных текстах слово встречается и в форме единственного (leman, lemman, lamen), и в форме регулярного множественного числа (lemans, lemmans).

В отличие от осетинского lymæn английское слово развивает негативные оценочные коннотации.

Следует отметить, что в среднеанглийском слово могло применяться для номинации людей обоего пола, что не противоречит мнению об исходной гендерной нейтральности man, хотя со временем более частотным стало употребление lemman по отношению к референту-женщине в нарушение соответствия между семантикой пола и грамматическим родом.

О достаточной ассимилированности слова в рамках новой для него языковой системы свидетельствует его деривационное гнездо – в течение среднеанглийского и ранненовоанглийского периодов слово имело суффиксальные производные leman-ry, leman-less. Оба деривата содержат форманты словообразовательной системы английского языка.

Таким образом, появившееся в среднеанглийском слово уже пережило зенит своей языковой популярности вместе с практически всеми членами своего среднеанглийского синонимического ряда, заимствованный либо поэтический характер которых уравнивал их невысокие шансы на выживание. Возможно, их оттеснили исконное и мотивированное lover, романтично-эвфеместичное sweetheart и заимствованное mistress.

На возможность заимствования английским языком слова leman из аланского указывают высокая степень фонетического и семантического сходства между ним и осетинским лымæн / lymæn; о его неисконности в английском свидетельствует поздняя фиксация его в словаре и, главным образом, нарушение узуального морфологического регламента и развитие регулярной формы множественного числа.