| З. Б. Цаллагова ПОЭТИКА МИНИМАЛИЗМА: МЕТАФОРА И ЭПИТЕТ В ХУДОЖЕСТВЕННОЙ СИСТЕМЕ ОСЕТИНСКОЙ НАРОДНОЙ АФОРИСТИКИ |
 |
|
Анализ художественной структуры фольклорных произведений способствует углублению осмысления их идейно-эстетического богатства, национального своеобразия, познавательно-воспитательного значения, что предопределяет и актуальность рассмотрения функциональной специфики таких тропов осетинской этнопоэтики как метафора и эпитет в пословицах, поговорках, загадках, благопожеланиях, проклятиях. Научная новизна работы обусловлена рассмотрением малоизученного в этом ракурсе фольклорного пласта. Впервые отслеживается характер специфики одних и тех же тропов в родственных афористических подвидах. Анализируется художественная специфика эпитета и метафоры в малых жанрах фольклора. Исследование основано на применении метода целостного анализа афористических жанров осетинского фольклора как единой многовидовой художественной системы; для выявления общности и отличий характера поэтических тропов в разных жанрах афористики используется сравнительно-сопоставительный метод. Предложенный подход доказательно подтвердил диктуемую поэтикой минимализма нацеленность на специфическое использование тропов в малых жанрах: эпитеты играют здесь не только и не столько украшающую, сколько смысловую роль, а логические определения берут на себя еще и орнаментальные функции. Такой амбивалентный характер эпитета углубляет смысл афористической фразы и способствует ее лаконичному оформлению. Минимализму способствует и жанрово-специфическое использование метафоры: отсутствующий в афористическом тексте предмет уподобления метафоры подсказывается контекстом, ситуацией. Наряду с обще афористической спецификой использования тропов, применение метафоры и эпитета для создания образности в каждом из афористических подвидов имеет свои особенности. Пословицы посредством метафоры достигают широких обобщений; в загадке-метафоре связь между предметом и образом метафоры слаба, произвольна, и нацелена на то, чтобы затруднить отгадку; в поэтической системе благопожеланий и проклятий, имеющих антонимичную семантику, в качестве метафорических образов используются контрастные явления природы. Эпитет в пословицах углубляет свои семантические нюансы, в загадках несет конкретные сведения о цвете, размере, форме предмета, способствуя разгадке, а в благопожеланиях и проклятиях придает определяемому слову наряду с характерологической некоторую эмоциональную окраску. Ключевые слова: афоризм, пословица, поговорка, клятва, загадка, благопожелание, проклятие, троп, эпитет, метафора.
В лексике любого языка основным средством создания художественной выразительности и образности являются тропы (эпитет, сравнение, метафора, олицетворение, метонимия, синекдоха, перифраз, гипербола, литота, ирония) — изобразительно-выразительные средства языка, основанные на использовании слов в переносном значении. В сравнительно-сопоставительном изучении поэтических тропов различных фольклорных жанров, в первую очередь в их структурно-поэтической взаимосвязи, кроются многие нюансы функционирования, генезиса и хронологической динамики, а комплексное исследование поэтики родственных жанров позволяет проследить за внутрижанровой спецификой фольклорных произведений, проявляющейся в особенностях лексики, синтаксиса, закономерностях использования различного рода тропов [1, 77; 2, 12]. Использование поэтических фигур в малых фольклорных жанрах продиктовано эстетикой минимализма и подчинено тенденции создания афористического стиля, отличающегося сжатостью, лаконичным объемом, целенаправленным выражением глубокого идейно-эстетического содержания минимальными художественными средствами. Для создания художественной образности афоризм пользуется всем богатством фольклорного поэтического арсенала, применяя его в соответствии с эстетикой минимализма [3, 7; 4, 72; 5, 20]. Образность произведений жанров народной афористики отличается от образности других жанров фольклора [6, 83‑93; 7, 162], вытекая из специфики малой формы, из необходимости «сжать» мысль без ущерба для ее смысла в предельно короткую, но высокохудожественную форму [3, 6; 4, 68]. Поэтической особенностью афоризмов является и то, что, в отличие от других фольклорных форм, общефольклорные художественные средства: метафора, эпитет, сравнение, олицетворение, метононимия, гипербола, параллелизм, антитеза, — здесь являются одновременно и средствами художественной выразительности; формируя структуру высказывания, афоризмы полностью укладываются в форму поэтических фигур [3, 18].
Вместе с тем внутриафористический сравнительно-сопоставительный анализ свидетельствует, что даже если разные жанры афористики пользуются одними и теми же тропами, фигурами, образами, то все‑таки применение каждого из них подчинено характеру конкретного афористического подвида. Данное положение иллюстрируется сквозной внутриафористической ретроспективой наиболее распространенных в этих жанрах средств художественной выразительности и дает основание для наблюдения межжанровых (подсистемных) связей [8, 339‑341; 9, 109‑110]. Для всех афористических жанров характерно частое обращение к образу-метафоре, который лежит в основе образности многих афоризмов [6, 92; 7, 139; 8, 71]. Насыщенность, широкая информативность метафорических образов при их немногословности и краткости как нельзя лучше отвечают художественной специфике анализируемых жанров. Гибкость и многогранность метафоры позволяют ей в разных афористических жанрах представать различными своими гранями. В создании образности пословиц и поговорок метафоре принадлежит значительная роль. Поэтической метафорой может заменяться одно слово или выражение. Например, вместо прозаического объяснения всесилия молвы осетинская пословица скажет: «Æвзаг дуртæ халы» / «Язык рушит камни». Но подобные метафоры в осетинских пословицах редки. Подавляющее большинство метафорических пословиц — такие пословицы, весь состав высказывания которых является иносказательным, метафорическим выражением: «Кæмæндæр йæ бæхыл йæ бон нæ цыд, æмæ йæ саргъ надта» / «Некто, будучи не в силах справиться с конем, бил седло». Такого рода пословицы, раскрывая сущность жизненных явлений, имеют мало общего с описываемыми явлениями. Ясно, что и приведенная в качестве примера пословица в прямом смысле не употребляется. Метафорические высказывания-пословицы иносказательно характеризуют человеческие свойства: «Йæ иу къух нын фынгæн дардта, йæ иннæ къух — цырагъæн» / «Одна рука его служила для нас столом, другая — лампой (источником света)»; моделируют отдельные ситуации: «Бас кæй басудзы, уый доныл дæр фу кæны» / «Тот, кого обожжет бульон, дует и на воду». Большую группу составляют пословично-поговорочные изречения, в которых человеческие качества и характеристики метафорически передаются посредством описания животных, растений: «Куыдзы комæй стæг ничи исы» / «Из пасти собаки никто кость не вынимает»; «Халон халоны цæст нæ къахы» / «Ворон ворону глаз не выклюнет»; «Бæлас талайæ тасы» / «Дерево гнется молодым побегом». В том случае, если пословица, являясь полностью иносказательной, метафоричной, имеет в виду не столько описываемый предмет, сколько образ пословицы, она становится метафорической фразой, напоминающей загадку: «Уасаг гæды мыст нæ ахсы» / «Кошка, которая часто мяукает, мышей не ловит» — пословица, имеющая в виду человека, много говорящего о своих намерениях, но мало делающего. Большой массив пословичных изречений показывает, что в каждой метафоре присутствует загадка: все время приходится отгадывать второй, неназванный ее член, ориентируясь на признак, общий для обоих сопоставляемых членов метафоры. Это обусловлено тем, что «в отличие от простого сравнения, имеющего два члена: то с чем сравнивается, и что сравнивается» [1, 70; 10, 159], метафора располагает только первым, лишь подразумевая явление или предмет, о котором идет речь. Чем больше степень загадочности метафоры, тем она неожиданней, ярче, действенней. Но до известного предела. Переступая определенный порог загадочности, метафорическая поэзия теряет свою поэтическую функцию [11, 228], становится трудной для восприятия, ощущается как признак излишества и авторской прихоти. Это с одной стороны. С другой — как результат явления гиперметафоризации — наличие собственно жанра загадки, особая природа которого предполагает установку на скрытие предмета речи. Именно в загадке представлена метафора «в чистом виде». Но и среди загадок есть такие метафорические тексты (чаще всего это древние загадки), которые «так затемнены, что их на протяжении столетий вряд ли кто‑нибудь мог разгадать путем чистых логических умозаключений: их необходимо было только заучить и знать» [12, 98]. В осетинских загадках, часто в качестве определителя суггестивности метафорических образов, выступают глагольные формы, передающие реальные состояния загадываемого предмета: «Нæ чысыл адæы хъæдуртæ тæлфынц». (Доны кæсæгтæ) / «В нашем малом котле бобы движутся» (Рыбы в воде); показатели количественных отношений: «Иу зæронды дысæй дыууадæс цъиуы ратахт». (Афæдз æмæ дыууадæс мæйы) / «Из рукава одного старика вылетело двенадцать птиц». (Год и двенадцать месяцев); сведения о форме, очертаниях, пропорциях предмета: «Къодахы бын лыстытæ». (Карчы бын цъиутæ) / «Под пнем щепки». (Под курицей цыплята). Эпитеты в загадке большей частью относятся к метафоре и служат ключом к пониманию иносказания [13, 79]. Такие прямо названные в метафорических загадках признаки, свойства, действия, цифры и ведут к отгадке. Достигается это тем, что свойства отгадки, уместные и реальные для нее, переносятся на предмет уподобления и создают картины, не существующие в природе [12, 97‑98]. Встречаются отдельные загадки, целиком состоящие из одиночной метафоры, к которой может быть добавлен и чисто «орнаментальный элемент» [13, 79‑80] — слово уыци-уыци / загадка, что это такое? Введение этого элемента не только украшает текст, но и настраивает слушателя на то, что последующие слова нужно понимать иносказательно: «Уыци-уыци, а — ком, у — ком сырх хъуццытæ». (Уагъыллытæ) / «Что это такое, а — ком, у — ком красные коровы». (Шиповник). Чаще всего образование метафорических загадок происходит путем сопоставления предметов: а) по внешнему сходству; б) по цветовому обозначению; в) по функции и роли в быту людей; г) по особенностям их движения [4, 81]. Для загадок характерна и высшая степень метафорического выражения — симфора, когда «опущено посредствующее звено сравнения и даны характерные для предмета признаки…» [14, 264] Благодаря симфоре достигается цель загадок — «возможно глубже запрятать догадку в подтекст или зашифровать ее, уводя на ложный след» [14, 265]. При симфоре в сравнении двух предметов, явлений, признаков отсутствует внешняя грамматическая форма выражения, что способствует лаконичному оформлению загадочной фразы: «Нæ уæлхæдзар хуртуан». (Арвыл стъалытæ) / «На крыше нашего дома сушится пшеница». (Звезды на небе). Метафорические образы загадок и предметы загадывания берутся из одного и того же круга явлений: это конкретные существительные, обозначающие осязаемые реальные предметы — одежда, утварь, продукты, животные, растения, орудия труда и т.д. И в этом особенность загадочных метафор. «Тар хъæдыл æврагъ æрбадти». (Худ сæрыл) / «На дремучий лес лег туман». (Шапка на голове). Здесь метафорически уподобляются дремучий лес и волосы на голове, туман и шапка. Сравним эту загадку с поговоркой, в которой тоже упоминается в качестве метафорического образа туман: «Йе ’рфыдæы та цыдæр мигъ бады» / «Что‑то у него туман над бровью» — в смысле он хмур, невесел. Здесь под туманом подразумевается удрученное состояние человека, грусть. Таким образом, метафора основана на сближении двух явлений: тумана и внутреннего состояния человека, т.е. предметного и чувственно-абстрактного миров, что возможно благодаря постоянному взаимодействию эмоционально-предметного и логического восприятия внешнего мира и внутренних ассоциативных связей. Метафорический образ «урс уæрыччытæ» («белые барашки») в загадке также имеет предметную основу: «Нæ чысыл скъæты урс уæрыччытæ». (Дæндæгтæ) / «В нашем маленьком хлеву белые барашки». (Зубы). В пословице этот же образ является метафорическим обозначением понятия абстрактного: «Усгуры дзых урс уæрыччытæй дзаг» / «Рот жениха полон белых барашков» (т.е. жених горазд на обещания). Итак, различные предметы и понятия в разных жанрах афористики могут иметь один и тот же метафорический образ. Метафора — это тот мост, по которому произведение одного из афористических жанров может перейти в другой там, где их границы достаточно близки, а гиперметафоризация образа может привести к модификации пословицы в загадку. Таким образом, особенности каждого жанра проявляются в специфике использования одних и тех же тропов, в данном случае — метафор. Основой такой «метафорической» связи является как языковая, так и народно-поэтическая метафора. Метафоры как общефольклорные образы в афоризмах, ограничиваясь рамками предложения и подчиняясь законам поэтики каждого отдельного жанра, приобретают характерные черты. Приведем ряд загадок с метафорическим образом — башней (мæсыг). В загадках это достаточно часто используемый метафорический образ других предметов, имеющих небольшой размер (отсюда и сопровождающий его эпитет «нæ гыццыл мæсыг» — «наша маленькая башня»): початка кукурузы, яйца. В пословично-поговорочных изречениях мæсыг — уже обобщение абстрактных понятий: «Митæй мæсгуытæ фæцамадтой» / «Понастроили снежных башен (несбыточных планов, надежд)». При понимании соответствующей пословицы в переносном смысле расширяется семантическое наполнение каждого из ее слов, как это происходит при метафорическом осмыслении слова мæсыг (башня) в пословице: «Мæсыг хи дурæй хæлы» — «Башню рушит собственный камень». Иногда в тексте пословицы уже содержится «разгадка» метафоры, предмет ее уподобления: «Фидар ныхас фидар мæсыг у» / «Твердое слово — твердая (укрепленная) башня». Идея отождествления башни и понятия надежности, прочности, неприступности присутствует и в образах формул пожеланий: «Фидар мæсыг — де ’хсæвиуат!» / «Укрепленная башня твоим ночлегом пусть будет!» Особенно популярен этот образ в причитаниях. Здесь он входит в состав формулы, являющейся метафорической заменой имени умершего: «Уæ, мæ лæугæ хох, мæ цæугæ мæсыг!» / «О ты, который был моей недвижимой горой, моей движущейся башней». Поясним, что мæсыг — не просто башня, это боевая башня, «неотъемлемая принадлежность пейзажа горной Осетии» [15, 104; 16, 44]. Строились они в аулах, стратегически важных местах, на подступах в ущелье; иметь свою башню считалось делом чести для фамилии [15, 318; 17, 290]. В качестве формул проклятий, пользующихся метафорами, в подавляющем большинстве выступают высказывания полностью иносказательные, метафоричные. Примеры, когда в качестве метафоры употребляются отдельные слова или словосочетания, редки. Вот один из них: «Карды комыл уæд дæ фæндаг!» / «Чтоб путь твой был по острию ножа!». Это проклятие путнику, где метафора «карды комыл» / «по острию ножа» содержит пожелание недоброго пути. Здесь «острие ножа» выступает в качестве метафорического образа, обозначающего невзгоды и трудности в дороге, подчас пролегавшей в горах на крутых склонах ущелий и действительно бывшей ненамного шире «острия ножа» [18, 91; 19, 72‑90; 20, 386‑397]. В пожеланиях горя, несчастья, всего недоброго формулы проклятий используют в качестве метафорических образов явления заката солнца, дождя, снега, стихийных бедствий, находящиеся в тесной связи с символикой несчастья: «Дæ хур дыл баталынг уæд!» / «Чтоб закатилось твое солнце!» Приведенная формула, отождествляющая солнце с понятием благополучия, счастья, отражает одну из сторон метафорически и функционально амбивалентного представления о солнце: закат солнца ассоциируется с несчастьем, горем. Вторая функция этого образа-символа отражена в благопожеланиях: тут обилие солнца, света воспринимается как символ благополучия, удачи, счастья («Уæ сывæллæтты хуртæй бафсæдут!» / «Насладитесь солнцем (букв. солнцами) своих детей!»). В поговорочных изречениях метафора-солнце в сочетании с метафорой-луной во множественном числе создают образ красивой внешности: «Хуртæ ’мæ дзы мæйтæ кæсы» / «Солнца и луны из нее смотрят». И осетинский фольклор в этом не оригинален. В солнечной символике многих народов понятие блеска сближается с представлением о телесной красоте, совершенстве облика [21, 47]. Но на осетинской почве этот привычный для многих фольклорных жанров образ закреплен метафорой языковой, это выражение стало идиоматическим. Комплексность метафорического образа (солнца — луны) «не несет дополнительной смысловой нагрузки по сравнению с одиночным объектом (солнце), отвечая, по‑видимому, цели некоторого усиления признака» [21, 48]. Метафора-солнце в пословичных изречениях может выступать в оппозиции с другими контекстуально-антонимичными понятиями: зæхх / земля и къæвда, уарын / дождь: «Зæхх æрдзæн йæ мад у, хур та йæ фыд» / «Земля — мать природы, а солнце — отец»; «Иу бон хур вæййы, иннæ бон та къæвда» / «Один день бывает солнце, а другой день — дождь» [12, 44; 22, 8‑10]. В загадках небесные светила не выступают в качестве метафорических образов. Здесь наблюдается явление обратного порядка: являясь предметами загадывания, луна, солнце, звезды сами приобретают «сниженные» образы-метафоры. Это обычно лепешка, пшеница, золото и серебро. Итак, для всех афористических жанров характерно частое обращение к образу-метафоре. Наряду с общеафористическими чертами, каждый из жанров афористики характеризуется чертами специфическими, свойственными только его поэтической структуре. Так, в пословицах и поговорках, как правило, весь состав пословичного высказывания является метафорическим, иносказательным и нацелен на то, чтобы ярче, образней передать те или иные явления, качества, характеристики предметов, людей, æивотных. Отсутствующий в тексте предмет уподобления метафоры подсказывается контекстом, ситуацией, традиционным характером образа, его языковой идиоматической основой [20, 390‑397; 21, 40‑49; 23, 24‑28]. В загадке-метафоре связь между предметом и образом метафоры слаба, произвольна, и функция ее иная: затруднить отгадку [24, 114]. Для образов загадок характерна высшая степень метафорического выражения — симфора, которая предполагает сближение с оксюмороном, парадоксом. Особенностью анализируемого тропа в жанре загадки является и то, что один и тот же загадываемый предмет в разных загадках может сопоставляться с совершенно разными метафорическими образами. В загадках метафора часто гиперболизирует предметы; за счет этого образы в загадках укрупняются, становятся более возвышенными. В поэтической системе благопожеланий и проклятий в качестве метафорических образов используются различные явления природы. Причем для этих двух жанров с антонимичной семантикой характерно использование в качестве метафор явлений контрастных. В благопожеланиях, например, это восход солнца, в проклятиях — закат. Эпитет — это образное определение, подчеркивающее существенную для данного контекста характеристику в изображаемом предмете или явлении. В афористических жанрах осетинского фольклора эпитет получил свое специфическое применение, так как минимальный объем текста высказывания заставляет использовать максимальные выразительные и смысловые возможности каждого слова. Эпитеты — метафорические прилагательные — здесь играют не только и не столько украшающую роль, сколько смысловую, а логические определения берут на себя еще и орнаментальные функции. Особого внимания заслуживает анализ эпитетов в жанрах «эмоциональных»: благопожеланиях, клятвенных формулах. Указанные жанры широко пользуются поэтическими возможностями эпитетов, и в первую очередь тем, что эпитет всегда придает определяемому слову наряду с характерологической некоторую эмоциональную окраску. На эту особенность эпитетов обратил внимание еще Аристотель, писавший, что эмоциональная взволнованность заставляет обращаться к таким формам речи, в которых обильны эпитеты, придающие предмету определенную эмоциональную окраску [24, 175]. В проклятиях часто встречается эпитет фыд / плохой: «Фыдбон дыл ныккæнæд!»; в благопожеланиях наиболее часты эпитеты хорз / хороший и счастливый: «Хорз амонд дæ хай!» / «Хорошей тебе доли!»; «Амондджын бынат уын фæуæд!» / «Пусть это место будет для вас счастливым!» Большую группу составляют проклятия и клятвы, использующие эпитеты, смысл которых сосредоточивается на выражении эмоционального максимума, на пожелании чего‑либо самого худшего врагу в превосходной степени: «Сау сыгъд дыл сс’æуæд!» / «Чтоб ты сгорел дотла (по‑черному)!»; «Сау бон дыл ныккæнæд!» / «Пусть настанет для тебя черный день!»; «Саугуырм бау!» / «Чтоб ты ослеп по‑черному (окончательно и беспросветно)!», «Судзгæ бон дыл акæнæд» / «Пусть настанет для тебя горький день». Как видно из примеров, цветовой эпитет сау / черный и вкусовой судзгæ / горький, жгучий отвлечены от признаков вкуса и цвета в формулах проклятий. Метафоричность приведенных эпитетов создала условия для отвлечения признаков цвета и вкуса от номинативного значения рассматриваемых определений. В качестве аналогии можно привести пример русских народных песен, в которых «алый» и «лазоревый» несут не цветовой признак, а являются своеобразной заменой абстрактных понятий и обозначают «хороший, яркий» [7, 147‑149]. А. Н. Веселовский объясняет происхождение аналогичных эпитетов (он называет их синкретическими) физиологическим синкретизмом и близостью ассоциаций наших чувственных восприятий: «эпитеты, которые я называю синкретическими, отвечают… слитности чувственных восприятий, которые первобытный человек выражал нередко одними и теми же лингвистическими показателями» [20, 77]. Следовательно, рассматриваемые эпитеты сау / черный и судзгæ / горький исторически были лишены метафоричности, в них «нет метафоры, предполагающей известную степень сознательности, а [есть] безразличие или смешанность определений, свойственная нашим чувственным восприятиям и, вероятно, более сильная в пору их закрепления формулами языка» [20, 78]. В клятвенных формулах определение сау / черный встречается не только как синкретический эпитет, но и как логическое буквальное обозначение реального признака предмета: «Дæ сау уæрдон дын æрбатулæнт!» / «Чтоб прикатили твою черную арбу!» (арба, на которой везли покойника, красилась в черный цвет). Все варианты этой формулы обязательно включают в себя слово сау / черный, несущее большую смысловую нагрузку. Без этого определения проклятие теряет смысл, оно «вырождается» в обычное императивное предложение. Тесная связь между определяемым словом и определением, продиктованная тем, что они означают одно понятие «черная арба» — вполне определенную реалию похоронного обряда, — обусловливает и интонационные нюансы в произношении подобных формул: «логическое определение… гораздо сильнее примыкает к определяемому, чем эпитет, который имеет самостоятельное значение и произносится с большей самостоятельностью, принимая на себя хотя бы ослабленное логическое ударение» [11, 35]. Bo многих осетинских пословицах и поговорках эпитет сау оказывается связанным оппозиционной связью с другим антонимическим эпитетом урс / белый: «Сау куыдз дæр куыдз æмæ урс куыдз дæр» / «И черная собака — собака и белая собака тоже (собака)». Семантическое наполнение эпитетов в данном случае обуславливается ситуацией, которую моделирует пословица: здесь сау, как следует из общего смысла пословицы, обозначает все то, что несущественно отличает одну вещь от другой, внешне противоположной [25, 79]. Семантико-художественные возможности оппозиционной пары эпитетов «белый — черный» очень богаты. Подключение их к другим, как правило, номинативным оппозиционным парам (в наших примерах это контекстуальные антонимы: хох — дур / гора — камень; зæрдæ — дæндаг / сердце — зубы) ведет к усилению выразительности пословичного изречения: «Сау зæрдæ æмæ урсдæндаг» / «С черным сердцем и белозубый»; «Сау хохæй урс дур нæ ратулдзæн» / «С черной горы белый камень не скатится». В афоризмах такого рода налицо «более высокий функционально-поэтический уровень — противопоставление не одних эпитетов, а эпитетов с определяемыми понятиями…» [15, 98] Оппозиция эпитетов «белый — черный» характерна и для осетинских загадок: «Урс зæххыл сау халæттæ кæрæдзиуыл баст». (Дамгъæтæ) / «На белой земле черные вороны друг к другу привязаны». (Буквы); «Сау гал бацæуы æмæ сæ амары, урс гал бацæуы æмæ сæ райгас кæны». (Æхсæв æмæ бон) / «Приходит черный бык и убивает их, приходит белый бык и оживляет их». (Ночь и день). В загадках цветовые эпитеты несут всегда конкретные сведения о цвете загадываемого предмета. Как правило, это предметы, яркий цвет которых трудно не отметить, или же пара так или иначе связанных предметов, обладающих резко контрастными цветами: «Сау хъуджы бын сырх рæуæд». (Аг æмæ арт) / «Под черной коровой красный теленок». (Котел и огонь). Перенос цвета загадываемого предмета на его иносказательный образ способствует созданию в загадке цветовых алогизмов: «Урс мæсыджы бур æхсин». (Айчы бур) / «В белой башне желтая барыня». (В яйце желток). Но подобные алогизмы по отношению к загадываемому предмету являются реальными признаками, способствующими отгадыванию загадки. Особенно бедна цветовая палитра проклятий: цвет здесь один — черный. Изредка встречается эпитет «красный» в сочетании с названиями различных болезней как реальное восприятие цвета крови: «Сырх емынæ дæ ахæссæд!» / «Пусть унесет тебя красное расстройство желудка!» Цветовые эпитеты в пословицах и поговорках достаточно редки. В пословицах и поговорках прямого смысла эпитеты означают реальные цветовые признаки предметов: «Урс æрду зæронды нысан у» / «Белый волос — признак старости». В изречениях с переносным смыслом цветовые эпитеты наполняются более широким иносказательным смыслом и, приобретая метафорический характер, способствуют созданию метафорического образа половицы: «Сау хохы фыййау сау нæмыг бахордта, урс хохы фыййау та дзы цъæхдæндаг сси» / «Пастух черной горы съел черную ягоду, а пастух белой горы из‑за этого оскомину набил (букв.: зубы у него стали зелеными)». В загадках эпитеты кроме цвета могут указывать на размеры, форму, материал предмета, подсказывая тем самым отгадку: «Æфсæн галæн — бæмбæг къæдзил». (Судзин). / «У железного быка — ватный хвост». (Иголка). В подобного рода загадках эпитет, указывая на материал предмета загадывания, в сочетании с его метафорическим образом создает нереальные картины и явления. Целый ряд осетинских загадок подчеркивает маленькие размеры предмета (маленькие по отношению к образу загадки, но не к загадываемому предмету, что опять‑таки является своеобразным ключом к отгадке) и имеет определением к предмету слова наш маленький / нæ гыццыл, нæ чысыл. Эпитет маленький может выступать в оппозиции со словом большой, длинный: «Даргъ Елиабæл цубур къаредæ». (Дон æма хед) / «На длинном Илье короткая шуба». (Река и мост). Таким образом передаются пропорции размеров загадываемых предметов. В благопожеланиях понятие величины кроме прилагательного может передавать и другой способ выражения эпитета — наречие при глаголе: «Дæ фос бирæ уæд!» / «Да умножится твой скот!»; «Бирæ æлвынут!» / «Много (шерсти) настричь (вам)»! Эпитет большой / стыр в благопожеланиях в отличие от загадок расширяет план своего содержания за счет дополнительных оттенков значения (не только высокий, взрослый, но и высокопоставленный, великий): «Стыр лæг ау!» / «Стань большим (великим) человеком!» — и предстает здесь как эмоционально-оценочный эпитет. К этой же группе относятся эпитеты хороший / хорз и счастливый / æмондджын: «Хорз амонд дæ хай!» / «Хорошей доли тебе!»; «Амондджын къах уæм æрбавæрæд!» / «Счастливой ногой пусть ступит к вам!» (о невесте). Во втором случае мы имеем характерное для благопожеланий сочетание эпитета и метонимического иносказания, распространенное и среди пословичных изречений: «Стонг гуыбын зарын нæ уарзы» / «Голодный живот не любит петь». В пословично-поговорочных изречениях семантическое наполнение эпитета стыр / большой еще больше расширяется, приобретая специфические особенности: «В предложениях пословичного типа значение эпитета обобщено до всеобъемлющего охвата категории лиц, данным признаком обладающих. Номинационное использование эпитета основано на конкретной связи между содержанием эпитета и адресатом. Это содержание индивидуально и позволяет точно определить неназванный денотат» [9, 29]: «Стырæй стырдæр домдæуы» / «От большого большее и требуется». Здесь мы имеем случай субстантивации эпитета — явление, распространенное среди пословично-поговорочных изречений: «Æвзæрæн йæ гакк йæ уæлæ» / «Плохой метку на себе имеет». В пословицах подобного типа адресат, к которому относится эпитет, опускается, ввиду полной его ясности — «человек вообще», «каждый человек» [9, 28]. В этом случае использование субстантивированного эпитета способствует распространению «максимальной общности содержания на всю категорию адресатов» [9, 29], с одной стороны, а с другой — способствует максимальному сжатию формы высказывания. В создании художественного образа в пословице орнаментальная, украшающая функция эпитета всегда второстепенна и подчинена главному: выражению общей мысли высказывания. Сопровождая слова, обозначающие понятия абстрактного характера, эпитет стыр / большой в пословицах отвлечен от понятий величины, размера: «Стыр удæн йæ рисс дæр стыр у» / «У большой души и боль большая». Эпитет этот сохраняет свою семантику (большой — великий) при определяемых словах, обозначающих конкретные предметы, если бинарная атрибутивная модель «эпитет — адресат» входит в состав иносказательного изречения: «Стыр дурæн — стыр тулæн» / «Большому камню — большое место» (чтобы катиться). «Стыр фурдæн — стыр улæн» / «У большой воды — большая волна»; «Стыр зонды — стыр тых» / «В большом уме — большая сила». В пословичных изречениях «эпитет + адресат» оказывается противопоставленным эпитету-антониму с тем же адресатом: «Стыр чындзæн цы хъæуы, чысылæн дæр уый хъæуы» / «Что большой невесте нужно, то нужно и маленькой». Таким образом, в загадках эпитеты несут всегда конкретные сведения о цвете, размере, форме, материале загадываемого предмета и, как правило, относятся большей частью к метафоре, являясь своеобразной «подсказкой», ключом к пониманию иносказания. Смысловое содержание эпитетов в пословично-поговорочных изречениях расширяется за счет дополнительных привнесений семантических нюансов в их значения и за счет их метафорического переосмысления. Знаковый, иносказательный характер содержания пословиц и поговорок предопределяет неоднозначность смыслового содержания и входящих в их состав эпитетов. Аналогичен характер эпитетов и в формулах пожеланий. В проклятиях отдельные эпитеты носят синкретический характер, отвечая «слитности чувственных восприятий, которые первобытный человек выражал нередко одними и теми же лингвистическими показателями» [20, 78]. Наши наблюдения показывают, что общеафористическим свойством народных изречений является то, что средства художественного выражения формируют их поэтико-семантическую структуру. Афоризм полностью укладывается в форму поэтических фигур. Для всех афористических жанров характерно частое обращение к образу-метафоре, как нельзя лучше отвечающей художественной природе афористики, — краткой, немногословной, но поэтически насыщенной и емкой по смыслу, обладающей широкой информативностью. Эпитеты в народных афоризмах играют не только и не столько украшающую, сколько смысловую роль. Логические же определения берут на себя еще и орнаментальные функции. Такой амбивалентный характер эпитета тоже способствует лаконичному оформлению афористической фразы. Наряду с указанными общими чертами, каждый из жанров афористики характеризуется свойственными только его поэтической структуре чертами. Так, в пословицах и поговорках редко одно слово или выражение заменяется его поэтической метафорой. Как правило, весь состав пословичного высказывания является метафорическим, иносказательным и нацелен на то, чтобы ярче, образней передать те или иные явления, качества, характеристики предметов, людей, животных. Отсутствующий в тексте предмет уподобления метафоры подсказывается контекстом, ситуацией, традиционным характером образа, его языковой идиоматической основой. За счет метафорического переосмысления и дополнительных привнесений семантических нюансов расширяется и смысловое содержание эпитетов в пословично-поговорочных изречениях. Знаковый, сигнальный характер пословиц и поговорок прослеживается и на уровне эпитета [26, 65]. В загадке-метафоре, как и в любой метафоре, явление и предмет, о которых идет речь, подразумеваются. Но связь между предметом и образом метафоры слаба. И ее предназначение состоит в том, чтобы затруднить отгадку. В отличие от пословично-поговорочных метафор невозможно буквальное понимание метафор загадочных, т.к. загадка, «говоря о действительно существующем, соединяет вместе с тем совершенно невозможное» [24, 114]. Для образов загадок характерна высшая степень метафорического выражения — симфора: сближение с оксюмороном, парадоксом. В загадке часто один и тот же метафорический образ может обозначать несколько разных предметов. Встречаются загадки — чистые метафоры, сопровождаемые словом уыци-уыци / загадка, что это такое?, как бы предупреждающим, что последующие слова нужно понимать иносказательно. Особенностью анализируемого тропа в жанре загадки является и то, что загадываемый предмет сопоставляется с несколькими метафорическими образами. Эпитеты в загадках несут всегда конкретные сведения о цвете, размере, форме, материале загадываемого предмета, относятся большей частью к метафоре, способствуют разгадке иносказания. Гиперболы в загадках как таковой нет, но метафора в них часто гиперболизирует предметы; за счет этого образы в загадках укрупняются, становятся более возвышенными. Много тождественного наблюдается в поэтической системе формул пожеланий добра и зла — благопожеланий и проклятий. Здесь один определенный круг метафорических образов — это в основном различные стихийные бедствия, явления природы. Причем для этих двух жанров с антонимичной семантикой характерно использование в качестве метафор явлений контрастных. ______________________________________________________ 1. Алиева А. И., Астафьева Л. А., Гацак В. М., Кирдан Б. П., Пухов И. В. Опыт системно-аналитического исследования исторической поэтики народных песен // Фольклор. Поэтическая система. М., 1977. С. 69‑108.
|