ИЗВЕСТИЯ СОИГСИ

DOI 10.23671/VNC.2018.66.11470

В статье представлен анализ целенаправленного индивидуально-авторского варьирования фразеологических единиц в поэзии Ирлана Хугаева. В процессе постоянного употребления фразеологические единицы теряют значительную долю первоначальной экспрессивности, в то же время окказиональное употребление — стилистический прием, позволяющий придать фразеологическим единицам новизну и яркость, большую выразительность речи. В современных лингвистических исследованиях неоднократно отмечается, что индивидуально-авторские преобразования фразеологических единиц являются эффективным приемом не только оживления их внутренней формы, но и раскрытия семантического потенциала входящих в них компонентов. Окказиональное употребление фразеологизмов, таким образом, реализует их потенциальные выразительные качества. Выявление характерных фразеологических трансформаций, в большей степени отвечающих интенциям автора, позволяет выделить две формы окказионального использования фразеологических единиц в текстах И. Хугаева — актуализацию и трансформацию фразеологизмов, в результате чего создается определенное эмоциональное воздействие на читателя. В процессе анализа фраземики поэтических текстов Хугаева показано своеобразие идиостиля писателя, стремящегося уйти от стандартности фразеологической семантики к усилению экспрессивного звучания фразеологических единиц, обновлению и усилению их философского смысла, поэтому отличительная черта использования фразеологических единиц в поэзии Ирлана Хугаева — большое количество модифицированных фразеологических единиц. Можно выделить широкий спектр семантических и структурно-семантических преобразований фразеологизмов, которые в поэзии И. Хугаева выполняют художественно-эстетические функции и являются ярким изобразительно-выразительным средством. Наряду с отмеченными функциями отмечается и глубокая афористичность фраземики поэзии Ирлана Хугаева, которая обогащает его поэзию дополнительным смыслом и глубоким подтекстом.

Ключевые слова: фразеологические единицы, индивидуально-авторское варьирование, фразеологические трансформации, контекстное преобразование, актуализация семантики.

Проблема индивидуально-авторского преобразования фразеологических единиц в художественной речи по‑прежнему является одной из актуальных проблем современной фразеологии. Как справедливо отмечают А. М. Мелерович и В. М. Мокиенко, «словарная разработка индивидуально-авторских употреблений фразеологических единиц поможет оценить художественное мастерство писателей, проявляющееся в творческом применении языковых образов»[1, 4].В последние годы трансформация фразеологизмов очень активно рассматривается в работах многих ученых-фразеологов [Н. Ф. Алиференко, И. Р. Белякова, Л. В. Зубова, В. А. Лебединская, Н. Г. Михальчук, Е. Г. Озерова, И. Ю. Третьякова, М. А. Фокина, А. М. Чекасова и др.]. В исследованиях лингвистов неоднократно подчеркивается, что авторские преобразования фразеологических единиц являются одним из способов «выведения фразеологических оборотов из автоматизма восприятия, оживления их внутренней формы, раскрытия семантического потенциала входящих в них компонентов» [2, 59]. Несмотря на то, что фразеологические единицы всегда имеют постоянный состав и структуру, определенное значение, в речи нередко наблюдаются различные преобразования значения и формы фразеологизмов, обусловленные, прежде всего, пластичностью и динамичностью данного пласта лексики. В письменной и устной речи фразеологические единицы употребляются как узуально, отвечая принятым нормативным правилам употребления (нормативно), так и окказионально, не соответствуя общепринятому употреблению. «Окказиональное значение — это значение, приданное данному слову в данном контексте речевого употребления и представляющее собой известный отход, отступление от обычного и общепринятого» [3, 163]. «В стилистических целях фразеологизмы могут употребляться как без изменений, так и в трансформированном виде, с иным значением и структурой или с новыми экспрессивно-стилистическими свойствами» [4, 148]. Проблема индивидуально-авторского преобразования фразеологических единиц является достаточно многоаспектной и предполагает изучение возникновения и употребления таких фразеологических образований как результат коммуникативно-мыслительной деятельности автора. Приемы и способы трансформации фразеологических единиц как следствие творческого акта писателя на сегодняшний день не имеют единой общепринятой классификации. Вместе с тем, в теории вопроса о варьировании фразеологических единиц ученые едины во мнении о существовании двух видов преобразований. Первый касается внутрисистемных, то есть узуальных изменений, а второй — индивидуально-авторских, окказиональных. Такой подход можно считать оправданным, поскольку он связывает указанные виды фразеологических трансформаций с понятием нормы, то есть любые преобразования фразеологической единицы могут иметь место лишь на базе языковой нормы. Каким бы изменениям не подвергалась фразеологическая единица в речи, она, «в конечном счете, не может выйти за пределы того, что потенциально заложено в ее семантической структуре, и каким бы приращением смысла она ни подвергалась, они всегда мотивированы либо потенциальными семантическими признаками самой единицы, либо «чрезвычайными» условиями ее функционирования». Иными словами, «обновленный фразеологизм — это форма его речевой актуализации как языкового знака» [5, 31].

Материалом нашего исследования явилось поэтическое творчество известного поэта Осетии Ирлана Хугаева [6]. Изучение фразеологии в поэзии Ирлана Хугаева является не случайным. Его оригинальное поэтическое творчество является богатейшим источником для лингвистических исследований и нуждается в глубоком и тщательном изучении.

Цель данной статьи — анализ контекстуальных трансформаций фразеологических единиц в поэзии Ирлана Хугаева, описание семантики и функционирования трансформированных фразеологизмов в их отношении к авторской индивидуальности, которая обусловливает не только характер преобразования фразеологических единиц, но и способы вербализации художественного мышления автора.

Функционируя в поэтическом тексте, фразеологические единицы подобно другим единицам языка, приобретают ряд особенностей. Для фразеологизмов это прежде всего образность и эмотивность. Хугаев ценит фразеологизм как наиболее выразительное средство передачи информации, который превосходит слово своей смысловой, стилистической и экспрессивной информативностью. В образной системе поэтического текста Хугаева фразеологизмы, пословицы, поговорки, крылатые выражения занимают значительное место, представляя собой готовые образы-штампы: Что посеешь — то пожнешь: / Если рожь — то будет рожь / («Сорняки и злаки», с. 201); Зверь не тот, что был: зачах / И дошел до ручки / («Лесные стансы», с. 130‑132); Бетховен был, вы скажете, глух. / Возможно, глуше иных старух / Но на старуху / тоже бывает проруха («Награда», с. 163); Осмеял мечту свою, / наломавши дров / («Горизонт», с. 119); И звенел стеклом пришедший Новый, / и смеял счастливые тосты, / И в карман не лез за словом, / И со всеми был на ты / («Преемственность», с. 43‑44); Но дело было в том, признаться, / что Титус начал забываться. / Чем дальше в лес — тем больше дров / («Титус Бес», с. 122); Жена о муже / Тоскует дюже. / Муж о жене / Тоскует вдвойне. / Муж и жена — / Одна сатана / («Сатана», с. 218) и др. Однако поэт в поисках более экспрессивных средств выражения стремится расширить эмоционально-воздействующие возможности фразеологических единиц и усилить их функционально-стилистическую значимость, что влечет за собой различные виды авторской модернизации фразеологических оборотов. В зависимости от характера авторской обработки фразеологических единиц в поэзии Хугаева можно выделить два основных способа: актуализацию и трансформацию фразеологизмов.

Актуализация фразеологических единиц в стихах Хугаева прежде всего связана с морфологическими преобразованиями фразеологических единиц. Это нормативные видоизменения грамматической формы компонентов фразеологических оборотов в пределах морфологической парадигмы. Обычно парадигматические формы закрепляются за каким‑нибудь одним компонентом фразеологизма, остальные компоненты, как правило, употребляются в неизменной грамматической форме. При этом во фразеологизм могут быть введены субстантивные, адвербиальные, прономинативные, атрибутивные слова-конкретизаторы, способствующие не только актуализации составных частей фразеологической единицы, но и оживлению всего воспроизводимого образа: Поставить вопрос ребра ребром — / такая вера стоит не много. / Женщина — это дом. / Мужчина — это дорога / («Порядок», с. 162); Если нет ни Там, ни Потом, / Если есть лишь Здесь и Теперь, — / Для сего, не мирясь с грехом, / Мне гореть от стыда потерь? / («Там и Потом», с. 70); Яблоко всех раздоров, / Камень всех преткновений, / Если здоров, как боров, / Тема для откровений / («Женщина», с. 200); И за родные горы / Стояли все горой / («Горец», с. 220); Ужасный Варавва не верит ушам. / Христос предвкушает смертельные муки. / Пилат, говоривший с толпой по душам, / Уже умывает дебелые руки / («Иисус и Адам», с. 119); Ах, эти неженки-снежинки! / Едва посмотришь, не дыша, / Как отлетает без заминки / Ее морозная душа / («Дурочке-снегурочке», с. 215); Они лукаво строят глазки, / Грустят, смеются и бурчат; / Но если вынуть их из сказки, / Слова умрут и замолчат. / («Словарь, слова и слово», с. 59‑60).

Сравним: поставить вопрос ребром — поставить вопрос ребра ребром; гореть от стыда — мне гореть от стыда потерь; яблоко раздора — яблоко всех раздоров; камень преткновения — камень всех преткновений; стоять горой — стояли все горой; говорить по душам — говоривший с толпой по душам; умыть руки — уже умывает дебелые руки; душа отлетела — отлетает без заминки ее морозная душа; строить глазки — лукаво строят глазки. Как видим, в зависимости от авторской интенции конкретизировать описываемую ситуацию, актуализировать создаваемый образ, придать определенное впечатление от читаемого текста автором выбирается тот или иной компонент-конкретизатор в соответствии с семантической спецификой фразеологической единицы. При приеме актуализации семантика фразеологизма лишь слегка преобразуется без нарушения тождества последнего, общеязыковое значение фразеологической единицы получает некоторые добавочные смысловые и экспрессивно-стилистические оттенки.

Трансформация фразеологических единиц в поэзии Хугаева — один из распространенных внутрифразовых приемов индивидуально-авторского варьирования фразеологизмов. Этот вид преобразований характеризуется признаками, подтверждающими нарушение тождества фразеологических оборотов: изменением предметно-понятийного содержания, категориальной семантики, нетождественностью образной основы.

Являясь сложными знаками, фраземы состоят из слов-компонентов, которые изначально обладают некоторыми смысловыми ассоциативными потенциями, смысловыми связями, носителями дополнительной или совершенно новой информации, позволяющие и помогающие поэту преобразовывать и авторски интерпретировать фразеологические единицы. Индивидуально авторские преобразования фразеологических единиц в поэзии И. Хугаева происходят в результате семантических и структурно-семантических трансформаций фразеологизмов. Нередко в поэтике Хугаева модифицированный фразеологизм выступает в роли ассоциативного элемента, при помощи которого читатель находит нужную информацию, связывая новое окказиональное выражение с исходным, узуальным: Я не плачу оброка, / И муза налегке: / ни журавля высоко, / ни воробья в руке / («Голос», с. 129). В данном тексте использован образ пословицы «Лучше синица в руках, чем журавль в небе», который играет роль своеобразного смыслового каркаса и являет собой нормативную основу, на фоне которой и происходит трансформация фраземы. Созданное автором окказиональное «Ни журавля высоко, ни воробья в руке» создает своеобразную языковую игру и реализует новое значение — «ничего». Замена же компонента «синица», несущего элемент фразеологического значения, на другой («воробей») вносит в новое выражение сниженный коннотативный оттенок.

В других случаях поэт творчески переосмысливает фразеологическое выражение, ассоциативно связанное с фраземой-прототипом, создавая и развертывая на этой основе новую ситуативную картину. Такой прием можно охарактеризовать как «развертывание семантики узуальной фразеологической единицы». Например, на основе смысловой и структурной трансформации известной поговорки «Умный в гору не пойдет», поэт создает новую вариацию содержательного смысла выражения, приспособленного к специфике поэтического текста: Дурак и умный, встретив горный пик, / Высказывают разную повадку. / Дурак рванет к вершине напрямик, / А умный прежде разобьет палатку. / («Повадка», с. 191‑192). Прототипическое выражение, творчески переосмысленное поэтом, получает новое развитие: умный идет в гору, но осторожно, основательно подготовившись. В результате он не только покоряет вершину, но и помогает другому персонажу стихотворения — дураку: А на заре, еще / не строив бивака, / Уже знакомую почуяв скуку, / Увидит под обрывом дурака / И крепкую ему протянет руку. / Как можно заметить, ассоциативная связь исходного выражения и его окказиональной трансформации в поэтическом тексте позволяют читателю не просто воспринимать, но и задумываться, размышлять над поднятой автором проблемой.

В поэтике Хугаева встречается прием окказионального преобразования фразеологических единиц, основанный на редукции их компонентов. Такой прием получил в лингвистике название «фразеологического эллипсиса». Анализируя лингвистические особенности индивидуально-авторского эллипсиса фразеологических единиц, А. В. Кунин определил основания для окказионального сокращения компонентов фразеологизмов: «Редуцированные знаменательные компоненты хотя и опущены, но при окказиональном употреблении настолько семантически весомы, что без их воспроизведения в сознании читающего и сгущающего понимание редуцированной фразеологической единицы невозможно. Таким образом, редуцированные компоненты — это значащее отсутствие. Оно реализуется в контексте и вызывается не избыточностью, а стилистически маркированной экономией языковых средств, выполняющей определенное коммуникативное задание» [7, 103].Определяющее значение при выявлении окказиональных преобразований фразем в данном случае имеет контекст: Но слово ни разу не било в бровь; / Самое красное слово — кровь. / Самое страшное слово — труп, / Смешное самое — пуп / («Трактат о слове», с. 158). В данном случае фразеологический эллипсис узуальной поговорки «Не в бровь, а в глаз» использован не только с целью лаконизма, но с целью актуализации компонента «не в бровь», сообщающего стихотворному тексту разговорный оттенок.

Иногда прием фразеологического эллипсиса в поэзии Хугаева сочетается со структурной деформацией фразеологических единиц: инверсией, аддицией или субституцией компонентов узуальных фразем. В результате в поэтическом тексте мы наблюдаем фразеологические сегменты, «осколки» прототипических выражений: Виват, союз чумы и пира! / Унынье прочь, и пир горой («Маленькая трагедия», с. 75) — использован фразеологизм «пир во время чумы»; Ничто не коснется / Смурного ума, / Душа не проснется — / Тюрьма ли, сума («Все равно», с. 93‑94) — использована пословица «От тюрьмы и от сумы не зарекаются»; Говорят: забудь былое; / Завтра лекарь; знай живи… / Завтра — время нежилое, / Как его ни назови / («Дом», с. 189) — использовано фразеологическое выражение «время лечит (лекарь)» и т.д. Как можно заметить, при окказиональном фразеологическом эллипсисе происходит интенсификация семантики фразеологических сегментов, вносящих в контекст эмоциональный экспрессивный акцент.

Нередко И. Хугаев стремится к обыгрыванию образной основы устойчивого оборота, которое достигается при помощи особого введения фразеологической единицы в поэтический текст. Поэт, обновляя семантику фразеологизма, нередко восстанавливает первоначальное значение входящих в них слов: Бесстыдные кошки кричат под окном, / На сердце скребут беспощадные кошки, / Котенок в ладошке, котенок в лукошке / Становится скоро изрядным скотом. / Душистые сливки до срока прокисли, / Вопросы повисли, и шею свело; / Пушистые кошки, ужасные мысли… / Скорее бы, боже, уже рассвело. / («Бессонница», с. 180). Метафорическая основа фразеологизма «кошки на сердце скребут» (состояние щемящей тоски, беспокойства), усиливается использованием дополнительных ассоциативных образов, объединенных общностью связей с метафорическим образом устойчивого сочетания: бесстыдные кошки под окном — беспощадные кошки на сердце, маленький котенок — взрослое животное, изрядный скот. Возникает некоторая языковая игра, основанная на синкретизме прямого и фразеологического значения, но смысловой каркас фразеологической единицы остается: беспощадные кошки, скребущие на сердце — это ужасные мысли, не дающие уснуть.

Отправной точкой в преобразовании фразеологических единиц в поэзии Ирлана Хугаева являются авторские интенции. При выборе фразеологизма автор анализирует речевую ситуацию и способность фразеологического знака быть адекватным в этой ситуации для выражения авторской мысли. При необходимости поэт осуществляет трансформацию узуальной фразеологической единицы, используя ее потенциальные возможности окказионального преобразования в соответствии со своими творческими замыслами. В этой связи представляет интерес индивидуально-авторская трансформация фразеологической единицы стреляный воробей (опытный, бывалый человек, которого трудно провести и обмануть): Пшеничные зерна в птичьей ловушке. / Кто голоден — тот всегда и на мушке. / Сытый воробей не попадет в клетку. / Он просто сядет рядом на ветку. / Сколько его ни зови, ни жалей. / А воробышек в клетке — уже соловей. Стреляный. / («Орнитология», с. 30).

Как видим, в результате трансформации данной фразеологической единицы возникает метафорическая номинация с синкретичной семантикой (стреляный воробей — стреляный соловей), которая актуализирует прямое значение опорного слова фразеологического оборота и метафорическое значение, усиленное парцеллированной позицией компонента стреляный в последнем предложении: А воробышек в клетке — уже соловей. Стреляный.

Одно из самых ярких проявлений фраземики поэтического творчества Хугаева — это философская афористичность, тезисность его художественной мысли. Можно сказать, что область поэтического восприятия поэзии Хугаева неразрывна с областью философского осмысления действительности. Наряду с модернизацией общепринятых фразеологических единиц поэт использует философскую афористичность как средство для более глубокого проникновения в сознание и подсознание читателя. Философский лаконизм — это один из способов создания поэтического текста, позволяющий кратко и в то же время емко завершить какую‑либо строфу или все стихотворение. С помощью этого стилистического приема Хугаеву удается придать тексту внутреннюю законченность, а также усилить силу подтекста, расширяющую смысловую перспективу произведения. Многие стихотворения поэта представляют собой своеобразные эталоны философского лаконизма и афористичности, а ряд фраз и выражений претендуют стать крылатыми: Кто богат — не страшится сумы, / Кто свободен — цепей и тюрьмы… / Эту смелость — подите смерьте: / Тот, кто жив, — не боится смерти! («Степень бесстрашия», с. 217); Повсюду зрим врага, но враг — незрим. / Разрушен Карфаген — падет и Рим. / Зла не прощаем, воздаем сторицей — / За добродетель не благодарим. («Неблагодарность», с. 217); У великих — / Жизнь и деятельность, / У безликих — / Жизнедеятельность («Различие», с. 222); Для досуга, пожалуй, друзей призови — / Но в труде будь всегда сам себе визави («Визави», с. 227); В крепость может змея пролезть. / В сердце храброе — только лесть / («Нечто большее», с. 230); Режут головы безголовые. / Думают: так и надо; / ни к чему голова человеку. / У самих‑то нет — / и другим, дескать, лишняя. / («Безголовые», с. 216); Поставить вопрос ребра ребром — / Такая вера стоит не много. / Женщина — это дом. / Мужчина — это дорога («Порядок», с. 162); Да здравствуют все мои друзья, / и да будут посрамлены мои недруги; / но и недруги пусть не болеют: / не велика честь иметь недругов, / разбитых недугами! / («Недруги и недуги. Тост», с. 216); И умника порой заглохнет суд, / Хотя обычно умнику неймется. / Молчанье люди золотом зовут: / Хотя не дешево, но продается. / («Золото», с. 25); Дела ночей — / Прозрения души, / А для очей — / Рассветы хороши. / («Прозрения», с. 31); Жалеть себя — напрасный труд. / Себя жалея, пьют и мрут. / Ох, не во благо эта блажь. / Жалей других, себя — уважь. / («Блажь и благо», с. 227); С свечой в руке легко идти, / Не спотыкаясь о каменья, / Звезда не осветит пути, / Зато укажет направленье. / («Путь и направленье», с. 17), Счастлив, кто владеет кладом — / Проклят, кем владеет клад / («Вор», с. 96‑97) и многие другие.

Для Хугаева афоризм — это прием достичь естественности в изложении мысли. Как можно заметить, философские рассуждения поэта обычно строятся на приемах контраста, на противоположных друг другу понятийных сферах, что зачастую отражается и в названиях стихотворений: «Душа и разум» (с. 129), «Жена и кокотка» (с. 229), «Да и нет» (с. 229), «Укус и искус» (с. 30), «Вчера и завтра» (с. 54), «Блажь и благо» (с. 227) и др. Представляет интерес и сама архитектоника философско-афористичных поэтических текстов Ирлана Хугаева. Обычно первые четверостишия являют собой своеобразную «точку опоры», «фундамент», на котором строится последующее повествование. Они как бы включают в себя все стихотворение целиком, но в предельно сжатом виде, делая заключающий афоризм квинтэссенцией всего поэтического текста: Кто с языками многими знаком, / Тот, говорят, шагает в ногу с веком. / Увы: / Не человек / владеет языком — / язык / владеет человеком. / Будь сотни языков я господин — / моей душой сполна / владеет лишь один. («Полиглот», с. 206); Правота еще не оправдание. / Правда — это пытка. Больше прав / Подобает правому страдание. / Ибо ты бессмертен, если прав. / Правота еще не искупление. / Правдой соблазнятся дух и плоть. / Подобает правому смирение: / Правый ты всесилен, как Господь. («Правый», с. 156‑157); Безмозглый зверь кусает и вкушает. / А черт не ест, но только искушает. / У зверя голод и пищеваренье, / У черта — аппетит и вдохновенье. / В родстве поэты с чертом состоят: / На языке‑то мед, а в сердце яд. / У них во вкусе, изощряя чувства, / Поднять искус до степени искусства. / У донны Анны тонкий вкус, при этом / Сам дон Жуан, конечно, был поэтом. / Поэты искусительного сорта / Равно родня и ангела, и черта («Укус и искус», с. 30). Как можно заметить из примеров, Ирлан Хугаев строит свое повествование от вступительной кульминации к завершающей. Вступительная кульминация — это начальное предложение (или предложения), являющееся своеобразным афористическим зачином, а завершающая кульминация — это заключительное предложение, собственно авторский афоризм: Ср.: Кто с языками многими знаком, / Тот, говорят, шагает в ногу с веком. / — Будь сотни языков я господин — / моей душой сполна / владеет лишь один. / Правота еще не оправдание. / Правда — это пытка. — Подобает правому смирение: / Правый ты всесилен, как Господь. / ; Безмозглый зверь кусает и вкушает. / А черт не ест, но только искушает. / — Поэты искусительного сорта / Равно родня и ангела, и черта. / Как видим, первые и последние строки создают некий афористический каркас всего стихотворения, воздействуя на воображение читателя, вызывая в нем множество разнообразных образов и ассоциаций.

Помимо создания собственных фразем-афоризмов Ирлан Хугаев стремится к семантически значимому расширению компонентного состава уже существующих устойчивых выражений, наполняя их новым дополнительным смыслом или философским подтекстом: Жена о муже / Тоскует дюже. / Муж о жене / Тоскует вдвойне. / Муж и жена — / Одна сатана. / Муж без жены — / Две сатаны / («Сатана», с. 218);Для того, кто утратил честь — / И бесчестья, как чести, несть. / Оттого и подсудно «да», / А на «нет» — нет и суда / («Да и нет», с. 229); И умника порой заглохнет суд, / Хотя обычно умнику неймется. / Молчанье люди золотом зовут: / Хотя не дешево, но продается / («Золото», с. 25) и др.

Таким образом, отличительная черта использования фразеологических единиц в поэзии Ирлана Хугаева — большое количество трансформированных фразеологизмов. Употребление поэтом тех или иных фразеологических единиц и характер их преобразований мотивированы речевой креативностью, характерной для языковой личности Хугаева. Наблюдается достаточно широкий спектр семантических и структурно-семантических преобразований фразеологизмов. Фразеологические единицы в поэзии Хугаева выполняют художественно-эстетические функции и являются ярким изобразительно-выразительным средством. Фраземика поэзии Хугаева глубоко афористична. Афористичность его стихов действует завораживающе на читательское восприятие, обогащает его поэзию дополнительным смыслом и глубоким подтекстом, наделяет его поэтическую речь своеобразной интонацией. Философская афористичность становится неотъемлемой частью индивидуальной поэтической традиции и стиля Ирлана Хугаева.

______________________________________________________

1. Мелерович А. М. Фразеологизмы в русской речи: словарь, 2‑е изд. М., 2005.

2. Белякова И. Ю. Фразеологизмы как когнитивные единицы индивидуально-авторского поэтического словаря (на примере «Словаря поэтического языка Марины Цветаевой») // Фразеология и лингвистика: Материалы 1‑ой Международной конференции (Белгород, 4‑6 мая 2008 г.): в 2‑х т. / Отв. ред. проф. Н. Ф. Алиференко. Белгород, 2008. Т. 2. Идиоматика и когнитивная лингвокультурология. С. 56‑60.

3. Ахманова О. С. Словарь лингвистических терминов. М., 1969.

4. Шанский Н. М. Фразеология современного русского языка. М., 1985.

5. Дашевская В. Л. Соотношение фразеологической единицы и семантики контекста, в котором они функционируют // Фразеологическая семантика в парадигматике и синтагматике. М., 1984. Вып. 226. С. 40‑49.

6. Хугаев И. С. Вериги воли: книга стихов и стихий. Владикавказ, 2013. 240 с.

7. Кунин А. В. Лингвистические особенности фразеологического эллипсиса // Вопросы фразеологии. М., 1978. Вып. 131. С. 105‑126.