| Э. Т. Гутиева РЕФЛЕКСЫ КОРНЯ אָדָם / ADAM / АДÆМ В ОСЕТИНСКОМ ЯЗЫКЕ |
 |
|
В осетинском языке, как и в большинстве языков евразийского языкового ареала, представлен корень אָדָם. Уникальность ситуации в осетинском состоит в том, что рефлекс данного корня имеет значение множественного числа и эквивалентен лексемам «люди», «народ», тогда как в большинстве известных случаев когнаты данного корня имеют значение «человек», «мужчина». В близкородственных осетинскому языках отмечена бисемия «человек» — «люди». Семантика осетинского слова, на наш взгляд, отражает возраст и характер заимствования. В данной статье делается допущение о прямом характере заимствования слова из языков, где оно возникло и функционировало в качестве бисемной единицы на стадии, когда они были языками общения, а не письменных источников. Ключевые слова: заимствование, гебраизм, рефлексы, семантическое развитие, ассимиляция в языке-реципиенте, этимон.
Географические факторы и хронологические параметры позволяют считать гебраизм אָדָם / adam / адæм первым среди интернационализмов по повсеместности распространения и по длительности функционирования в большинстве известных индоевропейских и в не индоевропейских языках. Фонетический состав корня таков, что он подвергается минимальным трансформациям при ассимиляции в языке-реципиенте. Звуковое сходство наряду с семантическим изоморфизмом обусловили то, что рефлексы его во всех языках однозначно опознаваемы как восходящие к одному протокорню.
В большинстве известных случаев когнаты данного корня имеют значение «человек», «мужчина» (А [sg]), тогда как в современном осетинском языке слово адæм обладает значением плюральности (А [pl]). Данное слово полифункционально с инвариантной семой — «множество людей» [1, 51] и может употребляться для обозначения и абстрактного множества («люди»), и структурированного понятия («народ, этнос»). В «Осетинско-русско-немецком словаре» В. Ф. Миллера адæм лексикализуется как «люди», «народ»: Leute, Volk [2, 13]. В «Осетинско-русско-английском словаре» Т. А. Гуриева наряду с русскими эквивалентами «люди», «народ», «население» приводятся соответствующие английские people, population, nation, folk [3, 21]. В «Толковом словаре осетинского языка» Н. Я. Габараев приводит политэкономическое, этническое и социальное значения слова адæм: 1. паддзахады, бæстæйы цæрджытæ; народ, население; 2. иу æвзагыл дзурæг адæймæгты æхсæнад; иу нацима чи хауы, ахæм адæймæгты æхсæнад; нация, народ, народность; 3. æрмæст иууон нымæцы адæймæгтæ; люди, народ [4, 51]. В. И. Абаев в словарной статье адæм в «Историко-этимологическом словаре осетинского языка» пишет, что заимствованное из арабского, персидского, тюркских языков ādam «человек» в осетинском имеет значение не индивида, а коллектива, и обусловливает производность понятия «человек» от «народ» определенной ступенью в развитии общества, когда «понятие индивида являлось вторичным», а «понятие коллектива первичным» [5, 29]. В такой редакции появление семы множественности произошло на стадии семантической адаптации заимствованной единицы в языке-реципиенте: А [sg] →А [pl]. Однако возможно допущение о том, что значение множественности у адæм не является семантическим наращением, имевшим место в осетинском языке, а, напротив, может отражать особенности семантики этимона в языке-доноре. Вероятность развития А [sg] →А [pl] достаточно высока, определяется сложным философским характером взаимообусловленности данных понятий и, как следствие, взаимопроницаемостью семантических границ внутри означающих их языковых единиц, что подтверждается другими примерами. Так, в семантическом объеме английского man, предицирующего мужчину, отмечены семы «человеческое существо» и «человеческая раса»: 1. human being; 2. the human race. Множественность может выражаться семантически и в не индоевропейских языках: в хакасском языке ир от прототюркского *ēr (man, brave, warrior, tribesman) имеет кроме «мужчина», «муж», «герой, воин» также значение «нация», «народ». Помимо развития множественного из единственного, возможен противонаправленный вариант идеосемантического развития А [pl] →А [sg]. Примером развития единственного из множественного может служить пережиточная стадия реликтового древнеанглийского lēod — people, которое в среднеанглийский период приобретает следующие значения: people, a nation, a man. Впоследствии, вытесняясь заимствованными лексемами, lēod архаизуется полностью (если lad не имеет к нему отношения). Мысль о первичности коллектива впоследствии (в 1959 г.) была развита В. И. Абаевым в другой работе: «Не народ есть сумма автономных индивидов, а, наоборот, индивид есть лишь парциальный представитель автономного и суверенного целого — народа» [6, 686]. Интересно, что в данной редакции среди примеров, иллюстрирующих это положение, нет слова адæм, и речь идет только об этнонимах, что представляется более оправданным, особенно применительно к аллоэтномам, т.е. не к собственному народу, а к другим, вследствие недискретного восприятия иноэтничных и иноязычных групп. На определенном этапе могла быть непервичность наименования человека, в силу избыточности языковых средств. Данная лексико-семантическая группа достаточно многочисленна во всех языках и представлена главным образом исконными лексемами, а также אָדָם / adam / адам, тогда как номинация «народ» во многих языках осуществляется с помощью производных основ либо заимствованных слов. Судя по тому, что есть общеиндоевропейские корни, номинирующие отдельного человека, но нет общих корней «народ», — хронологически предшествующим и «первичным» очевидно следует считать наименование человека. На наш взгляд, специфичность семантики адæм может свидетельствовать о том, что в протоосетинский данное слово проникало не из языков посредников, а является результатом прямого заимствования из языка-донора, возможно, из иврита, где начинается его письменная история אָדָם / adam и где оно являлось полисемной лексемой — А [имя собственное — человек — люди]. Именно представленность данного слова, наряду с некоторыми другими, во многих языках стимулировала лингвистов до-сравнительно-исторического периода считать иврит праязыком — lingua primaeval — всех известных языков (Guichard (1606), Thomassin (1697), Court de Gebelin (1775), Jo. A. Ernesti), и еще в XIX в. М. Норберг (M. Norberg) считал необходимым возводить практически все слова и имена к древнееврейским этимонам [7]. Существует мнение о заимствованном характере элементов сюжета и имен Книги бытия из шумерско-месопотамских сказаний [8]. А в Bible Dictionary слово названо вавилонским, со сходной семантикой и в иврите, и в ассирийском языках (a Babylonian word, the generic name for man, having the same meaning in the Hebrew and the Assyrian languages) [9]. Независимо от того, насколько оригинальны сюжеты Ветхого завета, несомненно, что распространению корня по всему индоевропейскому миру способствовала популярность библейских космогонических представлений, письменно зафиксировавших, задокументировавших имя первочеловека. Таким образом, даже если в иврит слово пришло из шумерского вместе с фольклорными сюжетами о Гильгамеше, то интернационализации слова определенно способствовали иврит и Ветхий Завет. «Лексикографам хорошо известны трудности, возникающие при попытках семантизации слов, особенно, как ни парадоксально, широкоупотребительных и частотных, более того — неизменно актуальных для носителей данного языка в разные периоды его истории» [10]. Проблемы семантизации אָדָם / adam / адам — особого свойства и состоят в его имманентной синкретичности — earthling man, mankind, humankind («земной человек, человечество») [11, 44]. Большинство словарей отмечает полисемичность данного слова («Adam» is both the proper name of the first human and a designation for humankind) [12]. Существует общепризнанная этимология, хотя есть и альтернативные версии происхождения слова. Ономастическая процедура, согласно традиционной этимологи, очевидна. С такой же обоснованностью, с которой по основным характеристикам назывались остальные предметы и явления («свет назвал днем, тьму назвал ночью»), сделанный из adamah — земли, пыли получил свое имя и первый земной человек, «человек вообще», тогда как первые имена, которыми были наречены архангелы, были теофорными. Идеосемантическое развитие шло, подобно латинскому homo «мужчина, человек», от humanus «человек», humus «земля, почва». В словаре У. Смита сравнение с homo проводится также на основании присущей им обоим гендерной амбивалентности (like homo was applicable to woman as well as to man) [13]. В свою очередь осетинское слово адæймаг «человек» гендерно нейтрально. Данное обстоятельство обусловлено этимологически — тем обстоятельством, что оно является дериватом слова адæм со значением «люди», «народ», т.е. референтом производящей основы является гетерономная общность, группа, коллектив. Общеупотребительность лексемы адæм обусловил тот факт, что оно — нейтральный номинант человеческого общества. В качестве родового термина по отношению к лицу любого пола в осетинском языке используется слово адæймаг «человек» — суффиксальное производное от адæм «народ». В тексте Ветхого Завета слово частотно (встречается в тексте Священного писания более 560 раз), и не всегда достаточно очевидно, которое из его значений актуализируется [14, 186]. Неопределенность задается с первых упоминаний. Кого же создавал Бог по образу и подобию своему («нашему», а не «моему») на шестой день творения — человека, людей или конкретное лицо? Кроме того, создаваемый / создаваемые изначально определялся как первый трудящийся / пролетарий (and there was no man (adham) to till the soil) [14, 17]. Бисемия «человек» — «народ» исходной лексемы представляет проблему, которую приходится преодолевать при переводе на такие языки, где единственное и множественное, в силу супплетивности парадигмы числа, выражаются разными словами, либо оформлены по‑разному морфологически. Интересно проследить эволюцию в англоязычных переводах записи про шестой день творения. В знаменитом тексте, переведенном по поручению короля Якова (KJV King James Version) в 1611 г., и в большинстве последующих переводов Бог задумал сотворить человека / man (Gen 1: 26, 27): «And God said, Let us make man {Hebrew adam} in our Image, after our likenesse». В этом же контексте личные местоимения третьего лица создают путаницу, избежать которую не помогает и то, что в недавних переводах Today English Version и New Revised Standard Version слова humankind и human beings соответственно используются для перевода {adam}. В слове-имени адам-Адам изначальное семантическое три- и даже более- единство: человек — люди — работник, подразумевает также имя человека. Коннотаций-импликаций впоследствии становилось больше по мере распространения слова: например, национальность, которая, как и всем ветхозаветным героям, предицируется вполне определенно, и преклонный возраст. Коннотации рефлексов корня в каждом языке национально-специфичны. Коннотоним — «всегда собственное имя, в котором его денотативное значение сосуществует с общеязыковыми или коннотативными коннотациями» [15, 186]. Одно и то же имя собственное в разные периоды своего бытования в речи в различных сферах использования может развить целый пучок созначений. Но при этом семантические коннотемы не всегда находятся в синхронных отношениях друг с другом, они часто выступают как разновременные элементы его смысловой структуры. В «Словаре русского языка» В. И. Даля: Адам — вообще — человек во плоти, грешник, падкий на соблазн. У В. Соловьева «ветхий Адам» — человек греха [16]. В словаре русской паремиологии приведены 20 единиц с адамом, в 18 из которых, несомненно, аллюзия на ветхозаветного Адама. В рифмованной паремии — «Адам привычен к бедам» — можно полагать нарицательность существительного, выступающего в функции подлежащего, тогда как в следующей паремиологической единице адам не является прецедентным именем: «И ты адам, и я адам; все мы адамы» [17, 15‑16]. «Разновременность элементов смысловой структуры» обусловливает альтернативность интерпретации: все мы люди? грешники? В народной речи прошлого века в русском языке библейское Адам было зафиксировано с коннотацией «человек огромного роста». В настоящее время «референтная подоснова… предопределила появление в нем новой коннотации — “первопоселенец”» [18, 420]. Возраст миграции данного корня обусловил то, что в ряде языков его рефлексы являются доминантными в лексико-семантической группе «человек, мужчина», хотя во многих языках, заимствовавших данный корень, наряду с ним для номинации человека употребляются и другие лексемы. Интересно отметить, что группа терминов семейно-родственных отношений практически непроницаема для него, т.к. нет (?) языков, где была бы отмечена его амбивалентность «мужчина» — «муж», и которой он в самом иврите не обладал (пример, приводимый для немецкого языка Eidam «жених», «зять» [19, 42‑50.] не подтверждается лексикографически). Следовательно, слово практически не наращивает многозначность в языках-реципиентах, имея очевидно ограниченный семантический потенциал по сравнению с исконными лексемами. В восточных индоевропейских языках слово больше функционирует как нарицательное — «человек», «народ» (в хинди aadmi — «человек, мужчина» (man) и «смертный» (mortal), в персидском ādám), также как в арабском и тюркских (туркменское ādam, татарское adäm, чувашское etem), тогда как в западно-индоевропейском ареале оно является популярным мужским именем, либо отмечено как прецедентное имя, the first man. Возможно, географическое / изоглоссное распределение отражает хронологические факторы. В значении «человек», «народ» слово проникает в арабский, в тюркские и в индоарийские языки индоевропейской семьи достаточно рано, тогда как мода на библейские имена в западноевропейском ареале — это не столь отдаленный / более поздний по времени процесс. Не исключено, что могут различаться также источники и характер заимствований: на запад оно проникает как библеизм, а на востоке оно могло распространяться не по сказаниям, с одной стороны, и по шумерской, и по семитской траекториям — с другой. Иначе говоря, на запад корень импортируется как антропоним (в позднее средневековье и через библейские сказания), но не через язык оригинала, который к моменту возникновения практически всех индоевропейских языков Европы был языком Священного писания, а не средством общения, но опосредованно, в переводах, начиная с Αδαμ греческой Септуагинты. В восточные языки слово попадает как нарицательное, амбивалентное, скорее, через типологические контакты, устное творчество, и языками-донорами являются иврит и шумерский. В протоосетинском, возможно, обходились номинациями со значением «группа, связанная происхождением, имеющая кровные, родственные связи и т.д.»: династия, дом, клан, колено, круг, община, племя, поколение, порода, потомство, род, семья. В обществе, а следовательно, и в языке, могла отсутствовать потребность в гиперониме, когда достаточно дискретно обозначались объединения / общности по генетическому признаку, социальному или этническому. Возможно, было достаточно номинаций этнонимов, особенно экзоэтнонимов. В таком случае, заимствование могло происходить на соответствующем этапе, когда появилась потребность в номинациях с общим значением «общность / объединение людей»: люди, мир, народ, нация, общество, племя, человечество, этнос, язык и др. К этому времени в языке могло быть достаточно слов, в пресуппозиции которых — «человек, мужчина». Возможно допущение о том, что в протоосетинском языке данную функцию выполняло грамматически оформленное множественное число тех слов, которые впоследствии могли подвергнуться архаизации. Среди слов современного осетинского языка ни у одного слова данной лексико-семантической группы нет подобной функции. Тот факт, что во всех своих значениях: humanity, mankind, human, person, man оно согласуется с синтаксическим единственным числом, обусловливается собирательностью его семантики («is a collective and is therefore never used in the plural»). Аналогичным образом осетинский рефлекс может проявлять избирательность при согласовании с личной формой глагола, т.к. число, как и падеж, ни у прилагательных, ни у местоименных единиц в осетинском языке морфологически не маркированы. Однако, вне зависимости от того, какая сема актуализируется в том или ином контексте, следует отметить преобладание и узуальность форм множественного числа сказуемого при подлежащем, выраженном существительным адæм. Это в целом соответствует синтагматическим отношениям, в которые в осетинском языке вступают существительные со значением собирательности. Так, из 55 фразеологических единиц с компонентом адæм в 27 имеются личные формы глаголов, и все они — маркированные формы множественного числа: Адæм кæцырдæм симой, ды дæр уыцырдæм сим (букв. «в какую сторону люди симд танцуют, туда и ты танцуй»). Материал паремиологии обладает в данном случае ограниченной репрезентативностью, т.к., на наш взгляд, во всех случаях с разной степенью очевидности имплицируются «люди», а не «народ»: Адæм сæ кæрæдзийæн хос ысты («люди друг для друга лекарстовм являются); Адæм иу зондыл хæст не сты («люди неодинаково думают»); кæсаг кæмдæр доны бын дон банызта,’мæ уый дæр адæм базыдтой («рыбка под водой воды напилась, а уже среди людей молва прокатилась»). Адæм в осетинском — это несомненное заимствование, а заимствованные слова часто проникают как моносеманты. Но если в таджикском языке однокоренное ему слово одам имеет одно значение «человек», как и ишкашимское odam, то в осетинский язык слово могло проникать как моносемант, но в значении «народ», «люди» — *аdam [народ]. Элиминация исходной амбивалентности слова могла происходить на стадии его рецепции в язык, и заимствование можно рассматривать как заказ на восполнение лакуны — в осетинском была потребность в наименовании народа — людей: А [pl] → А [pl]. C другой стороны, в согдийском ādam и ягнобском adam амбивалентны: «человек», «люди» [5, 29], что позволяет допускать подобную бисемию и в протоосетинском: А [sg+pl] → А [sg+pl] >А [pl]. Следует отметить, что в данном случае высокая степень генетического родства согдийского и ягнобского языков с осетинским является определяющей лишь в том случае, если данное заимствование имело место до стадии их дивергентного развития. Относительно бисемии ягнобского слова adam «человек» — «народ» отметим, что данные, приведенные в «Историко-этимологическом словаре осетинского языка» не подтверждаются другими лексикографическими источниками. Так, в «Ягнобско-русском словаре» для оdám указано одно значение «человек» [20, 297] и в «Ягнобском словаре» Л. Новака для ōdám — člověk, ōdamgīrī (П) [21, 120]. Однако, т.к. в указанных словарях и для оdámĭzot / оdámězot [20, 297] указывается только значение «человек» člověk, [21, 120]), можно полагать большую точность лексикализации в «Историко-этимологическом словаре осетинского языка» В. И. Абаева, поскольку существительное Zod / zot имеет значение множественности («потомство, род») в самом ягнобском, и однокоренное ему осетинское цот имеет сходную семантику. Композит, составленный из данных корней в осетинском адæмы цот, также не обладает значением единственности. Теоретически допустимо, что развитие бисемии произошло при словосложении, и новое значение появляется у производного слова. В таком случае, в протоосетинском в слове, заимствованном как бисемант, для снятия омонимии произошла элиминация одного из его значений, для которого по продуктивной деривационной модели было образовано адæйм-аг. Суффикс -аг, со значением парциальности используется в осетинском языке для деривации от этнонима обозначения человека, принадлежащего данной этнической общности (немц-аг, уырысс-аг), а также для обозначения принадлежащего данному территориальному образованию (горæт-аг, хъæуыкк-аг). (В ягнобской (согдийской) топонимике -ак обозначает местность, которая расположена по соседству с теми, что были освоены ранее, а также меньшего размера.) Такой механизм деривации с помощью суффикса -аг используется в осетинском у всех производных от этнонимов (кроме автоэтнонимов). Самоназвания ир-он — дигор-он, а также единичные аллоэтнонимы (кæсг-он, мæхъæл-он) образованы с помощью полифункционального суффикса -он по модели обозначения фамилий / родов. Сходным образом в таджикском языке продуцируется одам-он «народ». Омонимичное ему (т.к. состоит из тех же словообразовательных элементов) осетинское суффиксальное производное адæм-он является в настоящее время прилагательным — «народный». У Фр. Тордарсона в статье о языке турецких осетин, вероятно, ошибочно указывается значение слова адæмаг — «человек, народ», что не подтверждается нашими данными [22, 106]. По-видимому, имела место неточность при переводе статьи на русский язык. На вероятность неточности указывает и тот факт, что ни в одном из известных языков у деривата нет семантической амбивалентности. С другой стороны, это может быть отражением архаичной амбивалентности, которая в осетинском языке могла быть присуща суффиксальному производному. Следует отметить, что адæймаг даже во множественном числе адæймæгтæ не приобретает значения «общность, народ». Таким образом, морфологически оформленное множественное адæймæгтæ «люди» — это «сумма автономных индивидов», личности, не приобретающее значения общности или собирательности, как, например, в чеченском языке, где множественное число адамаш имеет значение «люди». Очевидно, что осетинская лексема адæм является развитием заимствованного семитского корня אָדָם, известного и как имя собственное, и как нарицательное существительное «человек», «народ». Теоретически возможно, что рефлекс корня в осетинском мог реставрировать значение этимона «народ», вытеснившее значение «человек», в котором оно было заимствовано из языков-посредников. Однако есть основания рассматривать плюральность семантики осетинского слова как сохранение одного из исходных значений этимона. Такое допущение требует пересмотра ряда положений о характере и времени заимствования, т.к. это может свидетельствовать о том, что это прямое, без посредников, и достаточно раннее заимствование в протоосетинский. ______________________________________________________ 1. Гуыриаты Т. Дзырд адæм: йæ семантикон бæрцуат. Ирон ныхасы культурæ æмæ стилистикæ. Дзæуджыхъæу, 2011. Вып. 4. (на осет. яз.)
|