| Х. Х. Малкондуев ЭТНОНИМЫ, ТОПОНИМЫ И АНТРОПОНИМЫ В КАРАЧАЕВО-БАЛКАРСКОМ ЭПОСЕ «НАРТЫ» И ДРЕВНИХ ПАМЯТНИКАХ КАК ИСТОРИЧЕСКИЙ ИСТОЧНИК |
 |
|
В статье кратко рассматриваются эпические топонимы, этнонимы и антропонимы, встречающиеся в карачаево-балкарской версии Нартиады. Приводится ряд примеров, имеющих аналогии в родственных тюркоязычных памятниках и географических названиях. Особое внимание уделяется алано-дигорским гидронимам, которые нередко встречаются в ущельях Балкарии, а также упоминаются в контексте нартских сказаний карачаевцев и балкарцев. Дается научное объяснение этих названий. Опираясь на исследования специалистов по ономастике, приводится ряд примеров о древних этнонимах «ас» и «алан», определяется их место в карачаево-балкарском эпосе «Нарты». Впервые в национальном нартоведении дается объяснение антропонима Къайнар тейри (Бурлящий бог). Образ данного божества, являющегося наиболее древним персонажем карачаево-балкарского богатырского эпоса, рассматривается в сопоставительном аспекте с древнейшим мифологическим божеством тюркского язычества Кайраканом (Бурлящим). Изучение в сравнительном плане ряда фольклорных текстов и научной литературы о древних верованиях тюркских племен также выявило, что мотив о небесном происхождении мудрой чародейки Сатанай (Сатана, Сатаней-Гуаша) в карачаево-балкарском богатырском эпосе «Нарты» перекликается по содержанию с мотивами мифологических сказаний древних тюрков. Анализ ономастической терминологии карачаевцев и балкарцев показал, что происхождение названий ряда камней в Чегемском ущелье связывается с именами нартских богатырей (Сосурукъну ташы «Камень Сосрука», Гемуда-Секирген-таш «Камень-Через-Который-Перепрыгнул-Гемуда» и т.д.), что подтверждает тесную связь содержания богатырского эпоса и материальной культуры народа. На наш взгляд, это явление связано с исторической памятью этноса и историзмом нартского эпоса. Ключевые слова: героический эпос, ономастика, антропонимы, этнос, тюркские племена, аланы, Кавказ, дигорцы.
В последние годы достигнуты значительные успехи в изучении кавказской Нартиады, подтверждением чего являются многочисленные публикации по этой теме. Среди них следует особо выделить работы З. Д. Джапуа [1], Л. А. Чибирова [2], А. М. Гутова [3; 4; 5; 6], Л. С. Гергоковой (Этезовой) [7] и недавно выпущенное монографическое исследование Х. Х. Малкондуева, посвященное актуальным проблемам богатырского эпоса карачаево-балкарского народа [8].
Положительным явлением в кавказоведении является и издание текстов нартского эпоса на своих родных языках чеченскими [9] и ингушскими [10] учеными-фольклористами, сопровождающихся интересным научным аппаратом и вступительными статьями, дающими объяснение широкого круга проблем, связанных как с отдельными национальными версиями данного памятника, так и с кавказской эпической традицией в целом. Следует отметить как большое, знаковое явление в истории культуры народов Северного Кавказа проведение Северо-Осетинским институтом гуманитарных и социальных исследований им. В. И. Абаева ряда Международных научных конференций по различным проблемам эпоса «Нарты». В них традиционно принимают участие филологи, историки, этнографы и философы из разных регионов Северного Кавказа, Российской Федерации и зарубежных стран. Материалы этих конференций, как известно, издаются в книжном формате под названием «Нартоведение в XXI веке: современные парадигмы и интерпретации» [11; 12; 13]. В фольклористике традиционно принято считать, что эпос «Нарты» среди тюркоязычных народов Северного Кавказа бытует только у карачаево-балкарского этноса (в этногенезе которого аланский субстрат и кавказский суперстрат занимают значительное место). Однако исследования последних лет убеждают в том, что некоторые мотивы и сюжетные элементы данного памятника встречаются и в ногайском и кумыкском фольклорах [14, 30‑48; 15, 36‑45]. На наш взгляд, это объясняется влиянием на художественно-эстетическое сознание упомянутых народов культурной традиции автохтонного населения, издревле населявшего Кавказ. Цель представленной работы состоит в том, чтобы ознакомить в свете наших последних изысканий со своими размышлениями по поводу трудов специалистов по фольклору и этно- исторической науке, посвященных некоторым проблемам нартского эпоса. В отличие от ранее написанного, в данном исследовании нами делается заметный акцент на изучении ономастической терминологии, бытующей в карачаево-балкарском эпосе «Нарты», а также на некоторых древних общих алано-тюркских этнонимах, в которых много неясного. Нам представляются вполне обоснованными суждения специалистов по ономастике В. А. Никонова и А. М. Решетова, полагающих, что: «В ряде работ еще нет четкого различения истории этнонима и истории народа, а это совсем не одно и то же: один и тот же этноним нередко обозначал различные народы, а один и тот же народ называли по‑разному» [16, 4]. По имеющимся в нашем распоряжении материалам, топоним «Къаф таула» — «Кафские горы» или «Къуф таула» — «Куфские горы» в различных прозаических текстах и поэтических конструкциях в виде эпических мифологем встречается в следующих формульных сочетаниях: «Къуф таула» / «Куфские горы»; «Къуф тауланы ичинде…» — «внутри (в середине) Куфских гор»; «Къуф дорбунда» — «в пещере (горы) Куф»; «Къуф тауланы сыртларыча» — «словно склоны Куфских гор»; «Къарашауай Къуф тауланы болат магъаданындан ишленнген къылычын сермеп, эмегенлени къырды» — «Карашауай, схватив свой меч, изготовленный из булатной руды Куфских гор, истребил эмегенов»; «Ура, бере, нартла Къуф таулагъа киргендиле. // Тёбелеча, эмегенле кёргендиле» — «Скача и двигаясь, нарты в Куфские горы вступили. // Словно холмы, эмегенов увидели». В «Глоссарии» к книге «Нарты. Героический эпос балкарцев и карачаевцев», Т. М. Хаджиева дает очень краткое объяснение данному термину: «Каф, Куф, Куфские горы — эпический топоним» [17, 645]. Весьма основательно в своей книге подошла к объяснению данного, широко представленного в тюркской эпической словесной культуре топонимического формульного явления Л. С. Толстова: «Так, Кап-тау — горы, по мусульманской космогонии, окружавшие мир; так же назывались горы Кавказа и северного Ирана (у каракалпаков и ряда других тюркоязычных народов Кап-тау, с которыми связаны многие легенды и исторические предания, — Кавзские горы; у башкир Каф-тау — горы, находящиеся на краю света); Демавенд — высочайшая вершина в горах Эльбурса, с которой связаны многие древние сказания; Эльбурс — горная система в северо-западном Иране, по южному побережью Каспийского моря; по Бундахишну, горный кряж Альборз (по Авесте — горы Харайти или Хара Березайти) — расположен вокруг мира. Это — то же самое представление, которое, по мусульманской космогонии, относится к горам Кап-тау, с аналогичной или близкой локализацией реальных прототипов этих легендарных горных систем» [18, 178‑179]. Нам представляется, что рассуждения Л. С. Толстовой выходят за рамки ономастической науки и носят философско-аналитический характер с историко-этнографическим и фольклорно-мифологемным уклоном. И это вполне объяснимо. Так, данный топоним в звучании Кап-тау, Каф-тау, как видно из контекста, широко распространен на значительной территории, начиная от Средней Азии до Ирана и Северного Кавказа. Вполне допустимо, что это неслучайно, и данный топоним по мусульманским представлениям о пространстве и времени мог носить космогонический характер и перейти в фольклор тюркских народов, что было воспринято и предками балкарцев, начинавшими заселять Кавказ во II в. н.э., как духовно-эстетическое явление. Продолжая данную тему, мы обратим внимание на следующие этнокультурные явления и процессы, которые происходили в средние века в Балкарии. На новой родине, где, начиная с XV‑XVI вв., интенсивно насаждались тюркские топонимы, вытеснявшие дигорско-аланские названия, обозначения Кап-тау, Каф-тау нашли место и в духовной культуре предков балкарцев и карачаевцев, в частности, в повествовании эпоса «Нарты», обогатив тем самым художественными образами одну из национальных версий этого великого эпического памятника. Так произошло и с названием речки, что протекает посередине аула Уллу Чегем или Уллу-Эль в верховьях Чегемского ущелья. По рассказам старожилов, ее называли в древности Балдан (Медовая река), затем Адыл (Волга), а после истребления чегемцами своих соплеменников, жителей аула Зылгы (Жылгы) Черекского ущелья, в честь победы над ними Жылгы-суу (река Жылгы). Гидроним же Адыл, как и Адыр, Итил нередко встречается в нартском эпосе, обозначая великую реку Волгу. Хотелось дополнить свои мысли следующими соображениями: во всех ущельях Балкарии часто прослеживаются дигорские топонимы, скомбинированные с тюркскими географическими названиями гидронимического характера в осмыслении иноязычного термина «дана (дона)» в значении «река», «вода»: Къардан — «Снежная река», Шаудан — «Родниковая река», Буздан — «Ледяная река», Балдан — «Медовая река», Хорасандан — «река Хорасан». Здесь впору привести весьма толковые суждения Дж. Логашовой, которая писала: «При анализе более поздних названий рек как общее явление отмечается присутствие в них конечных звуковых компонентов, обозначающих «воду», «реку», «речку», «ручей» и т.д., так как при смене насельников старые названия рек, в которых уже содержалось понятие «воды-реки», принимали новые определяющие слова с этим значением» [19, 77‑78]. Следует отметить, что все же этническая история алан с древнейших времен была тесно и глубоко связана с политической жизнью тюркских народов Алтая и Средней Азии, на что обратили серьезное внимание ученые-лингвисты, изучавшие широкий спектр проблем полиэтнической культуры данного региона. Так, Толстова пишет: «Из ранних ираноязычных этнонимов, оставивших следы в топо- и этнонимии Средней Азии, прежде всего связанной с туркменами и узбеками, следует отметить название древних аланов, раскинувших свои кочевья во ΙΙ — ΙХ вв. н.э. от степей Приаралья до Северного Кавказа. Аланы, составившие основное ядро при формировании осетинского народа, приняли участие и в этногенезе ряда других народов: восточные группы аланов, позже тюркизированных (процесс их тюркизации отмечен великим хорезмийским ученым ХΙ в. ал-Бируни, который писал об аланах, живших в районе Сарыкамыша: «это род аланов и асов, и язык их теперь смешанный из хорезмийского и печенежского»)», вошли в состав туркмен и узбеков, что нашло отражение в исторической ономастике» [20, 10‑11]. Далее ученый продолжает: «Связанные с названием аланов топонимы и этнонимы фиксируются, прежде всего, в низовьях Амударьи… отмечена община «Кырк алан» («Сорок алан». — Х. М.), Алан-яб… Ходжа-мияр-алан. К названию асов, т.е. тех же аланов, восходит родовой этноним асс… (Асс-Хорезм; Ишбай-ас-Хорезм; Хустии-ас-Хорезм» [20, 11]. Как известно, этноним «ас» в прошлом был широко распространен и среди прямых потомков жителей Золотой Орды — ногайцев, которые занимали обширную территорию в Евразийских степях, на что обратил внимание ряд ученых в своих научных исследованиях [15, 42; 21, 84; 22]. Нам же представляется, что двигаясь из Ирана на север и занимая обширные земли Средней Азии и Алтая, а затем и долины рек Урала, Волги, Дона и степи Северного Кавказа, после столкновения с многочисленными воинственными тюрками (гуннами, аварами, огузами, хазарами, печенегами, кыпчаками-половцами), которые кочевали из Китая на запад, со временем, после основательной ассимиляции алан и значительной трансформации политической карты этих мест, могли происходить изменения в эндоэтническом и экзоэтническом названии алан. Допустимо, что термин «ас» мог быть в далеком прошлом широко распространенным экзоэтнонимом, которым их могли назвать соприкасающиеся с ними тюркские, ираноязычные и другие народы. Своеобразны и актуальны суждения по этому вопросу Б. Х. Кармышевой. В своем весьма интересном исследовании она пишет: «Этнонимы и топонимы с основой ас или аз зафиксированы на обширной территории от Алтая и до Урала, Кавказа и Крыма. Обзор противоречивых взглядов, существующих по вопросу об их происхождении, приведен в книге Р. Г. Кузеева. Следует подчеркнуть, что попытки усмотреть в топонимах основу ас не всегда бывают достаточно аргументированными» [23, 20]. Не может не вызвать удивления содержание одного из древнейших древнетюркских рунических памятников, при рассмотрении которого выдающийся востоковед С. Г. Кляшторный высказал интересную мысль: «С ландшафтным описанием непосредственно соотнесена третья этнополитическая картина мира, маркированная этно- и, изредка, антропонимией («страна Капкан-кагана и народов тюрков-сиров», «Уйгурская земля», страна народа аз»). Эта картина отражает неразрывную предметно-чувственную связь людских сообществ, организованных по генетическому принципу, с их «собственной землей» [24, 123]. В связи с этими рассуждениями об этнонимах «алан», «ас» следует признать, что в карачаево-балкарской этнографии остается сомнительным и спорным положение о том, что лексема «алан» выражает этническое понятие или форму обращения «гражданин», «человек», «товарищ». Иногда приходится соглашаться с кое‑какими эпизодами из нартского эпоса, где в контексте столкновения богатырей с эмегенами вырисовывается ее этническое выражение. Имеет место, когда в некоторых случаях перевода текстов с карачаево-балкарского языка на русский Хаджиевой данная словоформа передает этническое понятие: «Аланы, посмотрю, если там живут люди» [17, 498], «С приездом, будь гостем, алан» [17, 520]. В «Глоссарии», что вполне соответствует истине, она поясняет: «Алан — обращение балкарцев и карачаевцев друг к другу» [17, 643]. Нам же представляется допустимым, что в далеком прошлом лексема «алан» могла выражать в языке карачаевцев и балкарцев эндо- или экзоэтноним, со временем однако вытесненный тюркским этнонимом «таулу», который оказался более устойчивым к сложным этно-историческим процессам средних веков, когда тюркские племена занимали огромную территорию в Евразийских степях и землях Центрального Кавказа. Следует обратить внимание еще на один не освещенный в карачаево-балкарском нартоведении вопрос, касающийся генетических истоков, появления и бытования в Нартиаде антропонима Къайнар (в концепте: «Кипящий / Бурлящий»). В тексте «Тейри и нарты» читаем: «Главным именем Тейри Солнца (Небесного Бога — Х. М.) было Кайнар Тейри. Говорят, что когда Кайнар Тейри вместе с Тейри Земли сотворил землю, земля [все время] дрожала, а моря волновались… И тогда Кайнар Тейри создал горы и как клинья вбил их в землю. Вот после этого прекратились колебания земли и волнения морей… Собрав желтые камни — извержения Кайнар Тейри, они (харры — враги нартов. — Х. М.) швыряли их друг в друга» [17, 302]. Как, когда и откуда мог проникнуть заимствованный или унаследованный образ данного мифологического персонажа в богатырский эпос карачаево-балкарского народа? Неоценимую помощь в решении этого вопроса нам окажут материалы по древнетюркской мифологии, на которые мы и будем опираться в своем научном изыскании. Турецкий ученый Ахмед Б. Эрджилясун в своем исследовании выдающегося древнетюркского памятника «Огуз Каган», подробно останавливаясь на его основных содержательных элементах, повествующих о древних верованиях тюрков, подчеркивает: «…мы можем следующим образом передать первые верования тюрков о сотворении мира. Вначале был создан космос, где находятся солнце, луна и звезды. В этом сыграл определенную роль Небесный Бог… В алтайских преданиях, несмотря на многочисленные пропуски, добавления и изменения, основная линия аналогична (древнетюркской — Х. М.): имеется Бог-создатель: Юльген, Кудай или Кайракан. Этот бог летает над бескрайними водными просторами» [25, 30]. Данное обстоятельство, очевидно, не оставляет сомнения в унаследовании культа этого персонажа далекими предками карачаево-балкарского народа из древнейшей тюркской мифологической культуры, где большое внимание уделялось сотворению Вселенной и появлению живого и неживого мира в ней. На наш взгляд, соприкосновение древних тюрков (гуннов, аваров, огузов и др.) с аланами и разными автохтонными племенами Северного Кавказа сопровождалось не только боевыми столкновениями, но и духовным взаимодействием между этими полиязыковыми этносами, что, конечно, со временем приводило к добрососедским отношениям и культурному симбиозу. Воспринимая в те далекие времена мотивы кавказского эпоса, тюрки не могли не удивляться их содержанию, а со временем и звучанию их на родном языке. В процессе формирования эпического ядра данного памятника на языке тюрков они вносили в него ряд элементов из своих архаических верований, тем самым придав «Нартам» национальный колорит и самобытность, что произошло и с образом древнетюркского Кайракана, утвердившегося в карачаево-балкарском богатырском эпосе как Къайнар тейри — «Божество Кайнар». Подобное явление мы наблюдаем и в образе мудрой богоподобной героини карачаево-балкарской Нартиады Сатанай. «Кюнкыз — букв. «солнечная девушка». Так называется Сатанай в сказании «Нарты-сибилы»», — читаем в академическом издании эпоса [17, 645]. В одном из древнейших эпических повествований говорится: «…Огуз Каган женился на девушке, спустившейся с неба вместе со светом…» [25, 29‑30] Нам представляется, что далеко не случайна близость этих мотивов. Широко распространенный женский образ кавказской Нартиады Сатанай (Сатана, Сатаней-Гуаша) при формировании карачаево-балкарской версии данного эпического памятника мог значительно обогатиться сюжетными элементами из древнетюркской мифологии, значительно расширив его национальные особенности и своеобразие художественно-предметного мира. Известно, что в карачаево-балкарских нартских сказаниях она рождается от священного брака Солнца и Луны [17, 306] — мотив весьма близкий к повествованиям о небесном происхождении божественной девушки в древнетюркской мифологии. Данный факт также подтверждает влияние древнетюркских языческих представлений на формирование карачаево-балкарской национальной версии Нартиады. К сожалению, остается недостаточно изученной и карачаево-балкарская ономастика, связанная с мотивами и содержанием нартского эпоса, которая неплохо представлена в старинных высокогорных селах Балкарии и Карачая. По преданиям эти земли до нашествия Аксак Темира (апрель 1395 г.) были заселены дигорцами, материальная и духовная культура которых сыграла большую роль в становлении карачаево-балкарского этноса в сложных географических и исторических условиях позднего средневековья. Культурно-историческое соприкосновение между аланами-осетинами и балкарцами, как отмечал В. И. Абаев, имеет весьма древний характер [26, 54]. Возможно, эта связь складывалась еще до кавказского периода их расселения, что до некоторой степени подтверждается древними этнонимами, топонимами и тюркскими письменными памятниками, которые нам оставила история. Таким образом, анализ топонимов, этнонимов и антропонимов, встречающихся в карачаево-балкарском нартском эпосе и древнетюркских памятниках, позволяет сделать следующие выводы: — указанный пласт лексики свидетельствует об их тесной связи с историей, материальной и духовной культурой народа, создавшего тот или иной памятник; — на формирование богатейшего эпоса оказал значительное влияние этнический симбиоз ираноязычных алан и тюркских племен, носивший глубокий характер и ведущий свои истоки из Средней Азии и Алтая. ______________________________________________________
|