| Ф. М. Таказов МИФОЛОГИЧЕСКАЯ СЕМАНТИКА ОСЕТИНСКОГО СТОЛА ФЫНГ / ФИНГÆ |
 |
|
Методология выявления мифологических семантем в их древнейшей версии предписывает очистить их от более поздних временных наслоений. Таким наслоениям поздних мотивировок подверглась и мифологическая семантика традиционного осетинского трехногого низкого столика – фынг. Трехногий фынг, тесно связанный с религиозно-мифологическими воззрениями осетин о мироздании, был широко распространен в народном быту до начала XX в. Сакральность фынга была перенесена на заменивший его четырехногий большой прямоугольный / квадратный стол. Со временем семантика трех ножек фынга стала переосмысливаться и постепенно оказалась сведена к утилитарным функциям, согласно которым трехногость обеспечивала столику наибольшую устойчивость. Однако нельзя отделять форму фынга от ритуально-престижных трапез. Семиотический анализ фынга моделирует его место в религиозно-мифологической картине мира осетин. Трехногий стол / фынг имел разные формы – круглую, треугольную, овальную, и все они символизируют Модель мира. Формы трехногого фынга тождественны традиционным ритуальным осетинским пирогам, имеющим также круглую, треугольную и овальную формы. С помощью ритуальной трапезы за трехногим столиком осуществлялось своеобразное моделирование творения мира. Ключевые слова: мифология, семиология, этнография, ритуально-престижная трапеза, трехногий стол, фынг, Модель мира, Мировая гора, ритуал.
Методология выявления мифологических семантем в их древнейшей версии предписывает очистить их от временных наслоений – более поздних мотивировок, характеристик, «этических абстракций» [1, 120]. Таким наслоениям поздних мотивировок подверглась и мифологическая семантика традиционного трехногого низкого столика – фынг.
В традиционной культуре осетин трехногий стол фынг / фингæ занимает особое место. К фынг осетины относились с таким же пиететом, как и к надочажной цепи (рæхыс). Один из первых осетинских этнографов Савва Кокиев еще в конце XIX в. отмечал важную роль фынга в жизни осетина, который он чтит в высшей степени, и при еде воспрещаются всякие непристойные разговоры и действия; оскорбления фынга хозяин никому не прощает, его именем проклинает, а также божится [2, 82]. В сознании осетин трехногий фынг ассоциируется с пищей. Потому и сегодня, когда вместо трехногого стола в быту стали использовать обычные четырехногие столы, термин фынг применяют только к накрытому пищей столу. Стол без пищи осетины называют заимствованным из русского языка словом стъол. Если на тот же стол, который использовался, к примеру, для работы, ставят пищу, то называют уже не стол, а фынг, и приглашают, соответственно, не к столу, а к фынгу. Аналогичные осетинскиму фынгу невысокие (ок. 50‑60 см) круглые трехногие столы имелись и у некоторых других кавказских народов. У балкарцев и карачаевцев такой стол называется тепси (‘трехногий круглый столик’ ‘еда, пища’) [3, 622]. Название неотделимо от карачаево-балкарского тепшек – ‘блюдце, тарелочка’ [3, 622], хотя по форме образования близко грузинскому тэпши – ‘тарелка’ [4, 710], заимствованному, скорее всего, из балкарского языка. В кабардинском этот предмет именуется анэ (букв. ‘мать’) [5, 23]. Абазины свой трехногий стол называют айшва, айша. Примечателен тот факт, что у всех перечисленных народов трехногий стол ассоциируется с пищей, о чем свидетельствует абазинская поговорка «Айшва шIацIакIгьи йыквмызтын гъвыпI» – «Если на столе нет ни куска, то это не стол, а доска» [6, 48]. Ее смысл тождествен значению поговорок в отношении накрытого пищей стола у других народов. За пределами Кавказа низкий круглый трехногий столик, называемый сандала, был распространен у якутов. Название осетинского трехногого стола фынг / фингæ В. И. Абаев возводит к староосетинскому (иранскому) слову, считая его родственным старославянскому пьнь и русскому пень, хотя и предполагает заимствование греческого πἰναξ ‘доска’, ‘блюдо’, к которому примыкает и персидское ping, pingān ‘чаша’ [7, 498]. Косвенным подтверждением связи слова фынг с греческим πἰναξ, возможно, является упоминание в V в. до н.э. трехногого стола древнегреческим писателем и историком Ксенофонтом в сочинении «Анабасис Кира»: «Когда собрались на пир самые знатные из находившихся налицо фракийцев, эллинские стратеги и лохаги, а также бывшие там в то время посольства из городов, приступили к обеду, усевшись в круг. Затем для каждого из обедавших внесли по столу на трех ножках» [8, 218]. Сообщение Ксенофонта свидетельствует об использовании трехногого стола с древних времен. Образцы трехногих столов, подобных осетинским, обнаружены в скифских курганах как на Кавказе [9, 198‑204; 10, 171], так и на Алтае [11, 84‑86]. Наиболее древний фынг, по мнению В. А. Кузнецова, происходит с территории Северного Кавказа и найден в скифском кургане VI‑V вв. до н.э. у с. Нартан близ Нальчика. Другой древний фынг изображен в красочной росписи склепа Анфестерия (I в. н.э.) на горе Митридат в Керчи [12, 158]. Преемственность скифских фынгов прослеживается и с предметами, обнаруженными на территории Северной Осетии в аланских катакомбных могильниках в с. Архон (VII‑IX вв.) [13, 20], Галиат (VIII в.) [14, 115]. В этнографии осетин были известны три вида трехногих фынгов: круглый, треугольный и овальный. Безусловно, перечисленные виды также имели различные модификации. Поверхность одних столиков, наиболее распространенных в последнее столетие в Осетии, делалась ровной, у других делались бортики по всей окружности столешницы. У осетин встречались и низкие круглые столики на четырех ножках, аналогичные найденным и в скифских курганах [11, 84‑86]. Четырехногие фынги могли отличаться как по семантике, так и утилитарному предназначению. Однако обращает на себя внимание тот факт, что фынг у осетин ассоциировался только с тремя ножками, о чем свидетельствует часто употребляемая поговорка «Фынг æртæ къахыл лæууы» – «Фынг (столик) на трех ножках стоит» [15, 115]. Четырехногий же столик в афористических выражениях осетин никак не упоминается. Сравнивая трех- и четырехногий столики, известный осетинский этнограф В. С. Уарзиати считал круглый трехногий стол исходным типом, с учетом их общей морфологической черты – малый размер и низкие ножки [16, 9]. Трехногость фынга исследователи, как правило, объясняют его устойчивостью. «Именно три точки опоры дают достаточно прочное положение и физическую стабильность», – отмечал Уарзиати [16, 9]. Действительно, три точки опоры придают столу физическую стабильность, однако сомнительна при этом горизонтальность положения поверхности стола, с которого не скатывалась пища или не опрокидывалась посуда. В любом случае, для придания поверхности стола горизонтального положения при неровности пола (земли) необходимо провести те же действия, что и при стабилизации четырехногого стола. Кроме того, лучшая устойчивость трехногого стола предполагала бы более широкое его распространение. Шаткость утверждения бытования трехногого стола по причине большей устойчивости подтверждает и народная этимология, истолковывая предпочтительность таких столов требованиями этикета. Так, например, А. Шауей наличие у кабардинцев трехного столика анэ объясняет тем, что «сидеть за таким столиком развалившись, было невозможно, а облокотиться на него невозможно даже при желании, потому что столик был трехногий и грозил опрокинуться. Потому место трапезы дисциплинировало, не позволяя пить лишнее, сохраняя прямой осанку» [17]. Безусловно, наиболее ярко традиционный этикет горских народов проявляется за столом. Считалось, сущность человека проявлялась в трудностях, а также за столом: этикет стола был настолько регламентирован с момента, как человек садился, до момента, как вставал, что любая деталь приобретала смысл и требовала от участника застолья не только строгого соблюдения застольного этикета, но и собранности и, в какой‑то степени, волевых качеств. Значение фынга как испытательного «полигона» наглядно демонстрирует осетинская пословица: «Лæджы фæндагыл æмæ фынгыл базондзынæ» – «Человека узнаешь (испытаешь) в пути и за фынгом (столом)» [15, 120]. Однако интерпретация трехногости фынга с таких позиций не может объяснить его сакральные функции в жизни осетин, на которые указывают все исследователи. Так, В. А. Кузнецов отмечает, что социальная нагрузка фынга «не сводится к чисто утилитарным функциям: «фынг» явно несет сакральные функции, связанные как с отношением осетин к пище, так и к самому «фынгу»» [12, 156]. Мнение Кузнецова поддерживают археологи А. А. Цуциев [18, 229] и А. А. Туаллагов [19, 102‑105], занимавшиеся исследованием этого вопроса. Анализируя ритуально престижное место трехногого столика, исследователь осетинского этикета А. Х. Хадикова отмечает, что «стол, за которым принимали пищу, имел культовое значение в традиционном сознании многих народов мира. В какой‑то мере фынг был показателем социальной престижности: детям, подросткам, социально недееспособным людям еда на фынге не подавалась. Неизменной обязанностью любого осетина считалось предложить еду всякому, кто в ней нуждался – будь то изгой, отверженный или убогий, но в этом случае перед пришедшим никогда не выставлялся ритуальный столик фынг, трапеза на котором подчинялась строгим предписаниям этикета» [20, 4]. Трапеза воспринималась не только как действие, направленное на удовлетворение потребности тела в пище, но и как сакральное действие, равнозначное принесению жертвы Богу / духам. Поэтому стол / фынг, на котором происходило «жертвоприношение», воспринимался у многих народов как алтарь: у осетин – кувандон, у русских – церковный престол и т.д. Так, например, в русских поверьях утверждается, что «стол – то же, что в алтаре престол» [21, 224]. Восприятие принятия пищи как священнодействия сохраняется у осетин по настоящее время. Осетин не притрагивался к пище без молитвы. В настоящее время наиболее наглядно эта традиция просматривается во время коллективных застолий на свадьбе, за поминальным столом и любых других случаях. При этом поведение осетина во время трапезы за обычным столом / фынгом аналогично таковому во время трапезы на кувандоне. В отличие от церковных молитвословий, произносимых, к примеру, в какой‑либо христианский праздник, во время традиционных ритуальных действий у осетин все молитвословия произносятся за столом / фынгом. Таким образом, сам собой напрашивается вывод, что для осетина пища и фынг составляют одно целое, а ритуальная трапеза содержит религиозный аспект. Соответственно, место, на котором размещена трапеза, превращается в священный алтарь, тождественный кувандону. Неразрывная связь пищи и фынга просматривается и в похоронных обрядах осетин. После похорон осетины и по сегодняшний день устраивают поминальную трапезу. При этом всю приготовленную еду, перед тем, как положить ее на стол-фынг, посвящают покойному. Но помимо пищи покойному посвящали и сам фынг. Если в древние времена посвященный фынг, согласно археологическим находкам, клали в могилу с покойником, то в XIX в. данный обычай редуцуировался и, соответственно, проводился только обряд посвящения фынга усопшему. После обряда посвящения покойному фынг считался его собственностью, и его не могли ни продать, ни отдать. К дню Новогодних годовых поминок (Ног азы афæдзы хист) осетины специально заказывали и приобретали для посвящения фынг [22, 89‑90]. Сакральность фынга отразилась на благоговейном к нему отношении, о чем свидетельствуют фразеологизмы, часто употребляемые при любом застолье: «Табу фынджы фарнæн» – «Хвала (почтение) фарну (обилию) фынга»; «Фынджы фарн бирæ уæд, фынг бахатыр кæнæд» – «Пусть обилен будет фарн фынга, да простит (мне, нас) фынг» [15, 119]. Однако для сакральности трапезы и фынга огромное значение имеет и сама форма фынга, на которую обратил внимание В. С. Уарзиати, отметивший, что основная масса фынгов «имеет круглую форму столешницы и три растопыренные для большего упора ножки. Иногда, на традиционных образцах, особенно больших размеров, три ножки бывают соединены между собой Т-образной связкой, точеной как и ножки. Симметрично расположенные ножки образуют условную проекцию равнобедренного треугольника. Иначе говоря, две геометрические фигуры, круг и вписанный в него треугольник, находятся во взаимосвязи, создавая элемент стихийной геометризации.…Этот принцип геометризации, соединявший реальное и мифологическое начало, был универсалией, характерной для многих народов мира с глубокой древности. Числа и геометрические тела и фигуры, такие как сфера, круг, квадрат и другие, никогда не были достоянием одной лишь математики. В них выражалась мировая гармония, и они имели определенные магические и нравственные значения» [16, 32]. Анализируя символику чисел, Уарзиати квалифицирует число три как совершенное число. Выражением высшего совершенства, единства бесконечности и законченности исследователь считает круг. Он связывает число три непосредственно с треугольником: «Во многих мифопоэтических системах регулярный треугольник символизирует семантическую нагрузку своего числа, а также плодоносящую силу земли, обеспеченность, физическое совершенство, троицу, три космические зоны. Треугольная форма, как и само числительное три были очень популярны в традиционном быту, языке, фольклоре осетин и их предков. Число четыре в геометрической символике определяется квадратом или вообще четырехугольником, с образом идеально устойчивой структуры, статистической целостности, соединяющей в себе основные параметры гармонии» [16, 32]. Действительно, сочетание геометрических символов в фынге представляет собой модель Мира. Три ножки фынга символизируют три мира: верхний, средний и нижний. Подобную же символика содержится и в трехногости коня Уастырджи. Трехногость коня – это трехуровневость мира. Сам же конь – ось, соединяющая все три мира [23, 96], подобно тому как круг фынга соединяет три ножки – три мира. Круг в религиозно-мифологических воззрениях осетин символизирует самого Бога, одновременно выступающего как Ось мира. Круглая форма характерна и для ритуальных осетинских пирогов. Тесная связь фынга с ритуальной пищей предполагает и тождественность формы пирогов и фынга. Как известно, ритуальные пироги осетин употребительны в трех формах: круглые (чъиритæ / къеретæ, кæрдзынтæ / кæрдзинтæ), треугольные (æртæдзыхонтæ / сæфсæттæ) и овальные (гуылтæ / хъæбунтæ) [24, 120]. При этом круглые всегда посвящали Богу, треугольные – зэдам (зæдтæ / изæдтæ), а овальные – дуагам (дауджытæ / идаугутæ). Соответственно, символика форм пирогов была перенесена и на формы фынга. Трехногие фынги треугольной формы, наряду с круглыми, были употребительны в быту осетин до недавнего времени. Фынги овальной формы вышли из употребления в начале XX в., чему способствовали изменения социально-бытовых условий в связи с переселением на равнину, а также влияние христианства и мусульманства, потеснивших в религиозном сознании осетин образы дуагов. Если в некоторых местах Осетии в определенные праздники до настоящего времени продолжают готовить все три формы пирогов (круглые, треугольные, овальные), то традиционный овальный трехногий стол окончательно исчез как из ритуально-престижных трапез, так и из быта. Однако доказательством бытования у осетин овальной формы, наряду с круглой и треугольной, служат археологические находки как на территории Северной Осетии в даргавском катакомбном могильнике [25, 75], так и на территории Алтая в скифских захоронениях [11, 84‑86]. Таким образом, резюмируя вышесказанное, можно сделать вывод о неразрывной связи пищи (трапезы) и стола-фынга, символизирующей священнодействие во время принесения жертвы. Независимо от формы (круглой, треугольной, овальной), трехногость фынга моделирует три уровня мира: верхний, средний и нижний. Верхняя круглая / треугольная / овальная часть, соединяющая три ножки, символизирует Бога / зэда / дуага, выступая как Ось мира. Следовательно, в семантике фынга проявляется не столько утилитарная функция, сколько отражается Модель мира, которую, согласно религиозно-мифологическим воззрениям осетин, необходимо было воспроизводить для того, чтобы не допустить ее разрушения. С помощью ритуальной трапезы за трехногим столиком осуществлялось своеобразное моделирование творения мира [26, 563], подобно тому, как каждый кузнец обязан был сделать лишний удар по наковальне, благодаря чему восстанавливались истончавшиеся цепи, которыми был привязан к Луне демоническое существо Артауз [27, 1274], или подобно тому, как скифы, сооружая из хвороста курган и водружая наверху своего сооружения меч, моделировали Мировую гору, а затем, через ритуал поджигания, воспроизводили акт творения мира [28, 117‑130]. ______________________________________________________ 1. Мамиева И. В. Архетип сказителя в осетинском эпосе «Нарты» // Филологические науки. Вопросы теории и практики. 2014. № 8‑1 (38). С. 119‑121.
|