Статья посвящена рассмотрению языковых реликтов древних языковых общностей в топонимии Северной Осетии. В основу изысканий положена концепция: в топонимах находят выражение только те элементы географического ландшафта, которые существенны для социальных сфер и хозяйственной деятельности; в топонимах «отпечатались» языки племён, заимствования – следы тех этносов, которые некогда обитали на этих ландшафтах или же, по истечении определенного исторического времени, мигрировали на другие территории Евразии. Цель статьи: обнаружить в топонимии Северной Осетии языковой пласт древнего населения, восстановив его на определённой территории и очертив границы распространения. Возникновение и формирование топонимов обусловлено географическими ландшафтами, долговременными внешними и внутренними миграциями, способами ориентации их носителей. В «прочтении» семантики этимологической лексики с физико-географическими реалиями и природными условиями автор статьи исходил из того, что она обусловливается особенностями рельефа, растительного покрова, гидрографии, топонимической позитивностью, окружающей географической реальностью, опорой на исторические данные, а также тем, что любой этнический ареал изменчив во времени и пространстве, не имеет непрерывных границ; что в изучении географических названий одинаково важны и учёт этноязыкового состава населения, и влияние географической среды на возникновение топонима. К исследованию топонима применен комплексный подход: учтены лингво-, историко-, географический метод, социокультурный и географический факторы, лежащие в основе изучения топонимики, что мотивируется междисциплинарностью науки. Анализ материала выявил описательность топонимов, их связанность с физико-географическими особенностями ареала, а также то, что топонимы «создавались» в то далёкое время как приём запоминания, как своеобразный ориентир, выполнявший роль эквивалента настоящей географической карты.

Ключевые слова: осетинский язык, топоним, прасарматский, аланский, индоевропейский ареал, географический ландшафт, гидроним, реликт.

Топонимы, как известно, интегрируют географию, историю, этнографию и лингвистику, потому что их возникновение и формирование связано с внешними и внутренними миграциями, с этноязыковым составом конкретного населения и определенным ландшафтом. То обстоятельство, что топонимы отражают элементы географического ландшафта, которые существенны в сферах социальных и хозяйственной деятельности, что в них запечатлеваются также все языки и заимствования, сохраняются следы народов, осевших на этих ландшафтах или мигрировавших на другие территории через эти ландшафты, должно учитываться при лингвоисторическом анализе топонима [1, 16–17].

Для восстановления и правильного прочтения семантики этимологической лексики с физико-географическими реалиями и природными условиями берется в расчет характер местности: особенности рельефа, растительного покрова, гидрографии, топонимическая позитивность, окружающая географическую реальность называемого объекта [2, 22]. Исходя из положения, что любой этнический ареал изменчив во времени, не имеет сплошных границ и в процессе этногенеза отличается сменой этнонимов [3, 40; 4], обосновывается необходимость при рассмотрении опираться на исторические данные.

В изучении географических названий принципиально важным является учет влияния географической среды и этноязыкового состава населения на возникновение топонимов, потому что «различия ландшафта обусловливают разницу соответствующей лексики, используемой для создания топонимов. Ареал топоосновы «гора» совпадает с районами аккумулятивного ледникового рельефа и четко очерчивает границы моренных и песчаных водно-ледниковых всхолмлений» [5, 30–31]. Географические показатели исследуемой местности оказываются ценными для топонимики: в их пластах «…факты языка, прикрепленные территориально. Они переносят нас через века и тысячелетия, позволяют изучать языковые явления прошлого на географической основе, определяя их пространственные границы» [3, 14].

Известно, что географические названия являются порождением описательного периода познавательной деятельности человека на ранних этапах становления общества, когда господствовали обыденно-практические знания; топонимия того времени – результат осмысливания и фиксации населением процессов и явлений окружающей их природы с чисто прагматическим назначением [6, 6–7].

Исследование топонима требует применения комплексного – лингво-­историко-географического и социокультурного – подхода. Мотивируется это тем, что топоним содержит в себе не только разноязычные структурно-семантические, но и категориально-номенклатурные наслоения, связанные с историческими условиями и образом (кочевым, оседлым) жизни населения; он зависим от социально-исторических формаций; связан с естественно-географической средой и общественной ролью объектов наименований. Географический фактор также один из основных в изучении топонимии.

В междисципинарной географо-историко-лингвистической науке применимы также этимологический, формантный, исторический и особенно ареальный методы. Исследовать топонимы и топонимические термины, по мнению В.Д. Бондалетова, должно в пространстве, потому что «пространственный момент его бытия обусловлен, как и в языке в целом, тем, что носители языка занимают какую-то территорию, и живая речь звучит не в одном, а в разных местах … у топонимов – связь с пространственными объектами более тесная: они являются их обозначениями» [7, 49].

Считается, что для определения происхождения топонима необходимо, прежде всего, установить его первоначальную форму, сняв все последующие изменения»; во-вторых, изучить структурную типологию образования топонимов в различных языках и, наконец, выяснить, какие слова языка могут фигурировать как составные части этих названий.

Предметом исследования в статье стали некоторые гидронимы, оронимы и топонимы Северной Осетии, обусловленные физико-географическими особенностями ареала, потому как «названия рек, как и названия гор, относительно устойчивей других. Им удается избежать превратностей истории, которым так подвержены названия населенных пунктов» [3, 43].

Для установления первоначальной формы топонима необходимо собрать по мере возможности все существующие зафиксированные его варианты, чтобы следовать рекомендации В.И. Абаева: «Слово имеет две стороны, звуковую и смысловую. Обе эти стороны должны быть установлены с максимальной точностью и определенностью, для того, чтобы можно было отважиться на этимологическое объяснение. Если есть какая-либо неясность, хотя бы в одной стороне, звуковой или семантической, то всякие этимологические домыслы и догадки мало чем отличаются от гадания на кофейной гуще» [8, 338].

Река Ардон – гидроним Ӕрдон/Ӕрыдон – один из левых притоков реки Терек; образуется от слияния рек Нардон, Мамисондон и Цмийаг комы дон у сел. Зарамаг в Туалетии и течет по Алагирскому ущелью, где в нее впадает еще множество рек и речушек. Река Ардон впадает в реку Терек уже на плоскости возле БеканГЭС [9, 132]. А.Д. Цагаева, констатируя, что «элемент ӕр в первой части гидронима Ӕрдон / Ӕрыдон довольно часто встречается в топонимии Осетии и Кавказа вообще», предполагает, что «в нем, вероятно, отражается более древнее название реки или же этноним какого-то древнего племени. Возможно, ӕр восходит к тюрк.-монг. яр «овраг» (выделено нами. – Е.Б.) [9, 133].

В «Топонимическом словаре Кавказа» А.В. Твердого пишется о том, что «в основе перевода гидронима Ардон лежат осетинские арра – «бешеный» и дон – «река», «вода» – «Бешеная река» [10. № 221].

Все предложенные этимологии, на наш взгляд, малоубедительны.

Известно, что географические названия удостоверяют язык тех, кто их дал. Они, как правило, прикреплены к месту, и это означает, что по ним можно как восстановить древний язык на определенной территории, так и очертить границы его распространения. Для большинства языков географические названия старше письменных свидетельств; они являются историческим источником, позволяющим реконструировать былое расселение племен и народов, их язык [3, 11–12].

Сложный гидроним Ӕрдон / Ӕрыдон состоит из прасарматской топоосновы *al- «источник», «исток», «вода», «река» [11, 258] и осетинского слова дон «вода», 2река» < иран.*dānu-: ав. dānu- «река», др. инд. dānu- «капель», «роса». Перед нами этимологический дублет, обусловленный этноязыковой и лингвокультурной историей носителей иранских языков.

По всей вероятности, сложный гидроним Ӕрдон / Ӕрыдон сформировался еще в эпоху глубокой древности, возможно, когда на территории Центрального Кавказа обитали ираноязычные племена, создатели и носители кобано-тлийской высокохудожественной культуры и самобытного декоративно-прикладного искусства, датируемого XIV–IV вв. до н.э. Этот и другие историко-географо-лингвистические факты свидетельствуют о наличии древнеиранской реликтовой этнонимии, топонимии и гидронимии в указанном ареале.

Гласный о перед носовым n восходит к старому осетинскому а, и это позволяет восстановить более древнюю форму *dan. Переход dan → don произошел, по мнению Абаева, до монгольского нашествия. Слияние значений «река» и «вода» в одном слове случилось позднее в условиях жизни в горах Кавказа, где горные родники и реки были единственным источником получения воды [12, 366–367]. По нашему же мнению, слияние значений «река» и «вода» в одном слове случилось гораздо раньше, чем датирует выдающийся ученый.

Топоним Туалетия. Локальный термин осетинского языка туал / груз. двал(и). Осетинско-грузинские параллели в научной литературе обосновываются теснейшими переплетениями судеб двух народов и дают ученым возможность вести речь об общем культурном субстрате, в том числе и о памятниках языка, прикрепленных территориально и являющихся производными от исторических факторов.

В топониме Туалгом «Туальское ущелье», «Туалетия», по предположению А.Д. Цагаевой, отражено «деление осетин на более мелкие единицы, основанное на особенностях их говоров» (выделено нами. – Е.Б.) [9, 179].

По мнению других, первоначально t/dwal- имело значение «небольшая группа людей, объединенных кровным родством, семья, род», но со временем эта его семантика оказалась забытой, и термин стал функционировать в качестве своего рода микроэтнонима [13, 104–105].

А.В. Твердый считает, что в основе названия «Туалетия» лежит тюркское тау – «гора», «горная» [10, №1157].

По утверждению Ю.С. Гаглойти, туал, туаллаг, туаллӕгтӕ «туалец; туальцы» «являлись одной из этнотерриториальных или локальных групп осетинского народа» [14, 411].

Абаев пишет, что слово «туал < груз. dvali с оглушением начального d- <…> Этноним dvali в грузинской географической традиции прикреплен к той же территории, что и осет. twal, а именно к верховьям Ардона южнее ущелья K’asara; название той части осетин, которая населяет верховья реки Ардон на северных склонах Центрального Кавказа» (выделено нами. – Е.Б.) [15, 326].

Нас заинтересовало следующее заключение выдающегося языковеда: «Нет сомнения, что dval (груз. dvali, арм. dval-k) в древности было наименованием одной из местных, кавказских этнических групп… С приходом алан в Центральный Кавказ название, как это часто бывает, перешло к той их ветви, которая расселилась на территории древних туалов (твалов, двалов) и смешалась с ними…» И далее: «Гамрекели совершенно прав, когда он считает dval коренным кавказским, а не импортированным этнонимом. Но явно несостоятельно его утверждение, что твалы, двалы существовали как особое племя до XV в. н.э.» (выделено нами. – Е.Б.) [15, 326].

Мы не разделяем утверждение Ю.А. Дзиццойты о том, что «в результате смешения скифов с каким-то сарматским племенем… была смена самоназвания древних скифов – вместо автоэтнонима *skuda-tä “скиф(ы)” стал употребляться этноним twal(tӕ) “туал(ы), туальцы”» (выделено нами. – Е.Б.) [16, 221].

Смеем предположить, что перед нами термин туал, означающий «местность, расположенную между двумя реками», т.е. «двуречье», «междуречье», и отсюда наименование обитателей по территориальному признаку – «междуречники».

Дело в том, что в основе топонима Туал (-ия, -ети) лежит *duv- < и.е. *dṷo(u) cо значением «два» + прасармат. *al- с семантикой «источник, вода, река», что дает в итоге *duv-al- со значением «двуречье», что соответствует и географическому положению.

В одном можем согласиться с Дзиццойты, что междуречники являли собой «иранское племя (сарматского или массагетского круга)». Заметим, что в этом и многих других исторических и географических реалиях уже не только проявляется, а становится неоспоримой концепция о наличии древнеиранских племен, языка и наследия на территории Центрального Кавказа. В свете замеченного наша этимологизация этнотопонима туалы (Туалетия) понятием «междуречники» является достаточно убедительной и всецело соответствует научной теории о происхождении индоевропейцев, в частности древнеиранского языка и культуры в Передней Азии, на территории Армянского нагорья и последовательной миграции в исторические места их обитания в Евразии.

Наличие в грузинском языке заимствованного топонима dual(i) свидетельствует о реальной возможности лексических проникновений из некоего древнейшего иранского источника еще в общекартвельское состояние, о чем писал Г.А. Климов [17, 71].

Таким образом, это тот счастливый случай, когда топоним со временем становится наименованием обитателей по территориальному признаку.

Данные археологии свидетельствуют о том, что культура, создававшаяся на северном и южном склонах Центрального Кавказа во второй половине II и первой половине I тыс. до н.э., принадлежит тем древнеиранским племенам, которые ранее обосновались на Центральном Кавказе после первых миграционных волн. «Аланские племена, выделившись из сарматского племенного объединения и обосновавшись на территории Центрального Кавказа, слились с родственными им по языку и культурной традиции племенами древних иранцев, живших здесь в течение тысячелетий. И лишь по этой причине могло произойти скорое и естественное слияние двух этнических массивов – они, эти племена, были ираноязычными; этническое, культурное и языковое родство способствовало их быстрой этнической «адаптации», их слиянию в один этнос» [18, 15].

Результатом и свидетельством данной этнической «адаптации» является, по нашему мнению, и топоним Уӕлладжыр «Алагир», откуда Уӕлладжыры ком «Алагирское ущелье».

В «Осетинских этюдах» В.Ф. Миллера в отделе третьем в «Предании о поселении дигорцев в Камунте» повествуется о том, что «третий брат – Ос – поселился в Алагирском ущелье и стал родоначальником осетин» [19, 138].

Алагирское ущелье – Уӕлладжыры ком – ущелье реки Ардон в отрезке от пос. Бурон, где левый приток реки Цейдон сливается с рекой Ардон, до

с. Тамиск, момента его вытекания из горных теснин на равнинную предгорную зону. В официальной литературе все населенные пункты этого ущелья принято называть Уӕлладжыр. Но сами жители этих мест к Уӕлладжыр относят села Дагом, Цамад, Урсдон, Донисар и др. – те селения, которые расположены на правом берегу реки Ардон, и село Биз. Селения, расположенные на левом берегу реки Ардон – от поселка Мизур и до реки Садон, левого притока реки Ардон, – они называют Донифарс, или Мизур. Объясняют тем, что принадлежали они роду Сидамонтӕ, а в селениях от Нузала и дальше на юг жил род Цӕразонтӕ.

О семантике топонима Уӕлладжыр нет единого мнения. Одни ученые пытаются выделить в нем две части: уӕллаг «верхние», «верхняя» и ир «осетины», «Осетия» [20, 81]. Другие вопрошают: «…если Алагирское ущелье – “Верхняя Осетия”, то почему нет топонима Дӕллаг Ир “Нижняя Осетия?”» [9,124].

Настораживает и то, что в понятие «Уӕлладжыр», по информации старожилов, входит не все Алагирское ущелье, а лишь определенная его часть.

Считается, что во второй части слова Уӕлладжыр заключено слово Ир «Осетия», «осетины», а в первой части слова уӕллаг можно выделить суф. -аг. «Оставшаяся часть уӕл-, – пишет Цагаева (с ссылкой на Гаглойти), – по-видимому, восходит к этнониму племени валов (уал, уан)», да и «элемент уал, уан, уел достаточно часто встречается в топонимии Осетии, в основном Алагирского ущелья и Туалетии» [9, 124].

Процитируем и А.В. Твердого. По его мнению, «в основе топонима Алагир лежит тюркское алагырт, …перевод будет выглядеть как: ала – “пестрый”, гырт – “кусок”, “участок”. “Пестрое место”» [10. №137].

На наш взгляд, ни одна из приведенных выше этимологий топонима Уӕлладжыр не соответствует реальной картине и, что важно, не отражает связанность с физико-географическими особенностями ареала.

Уӕлладжыры ком «Алагирское ущелье» – живописное ущелье с сохранившимися следами древних фортификационных сооружений, замков, сторожевых башен и склепов делится узким Касарским проходом на верхнюю и нижнюю части. Мы акцентируем внимание на том, что Уӕлладжыры ком представляет собой естественную крепость, и данную природную реалию, на наш взгляд, никак нельзя проигнорировать.

Обозначенная нами географическая особенность дает основание предположить, что в топониме Уӕлладжыр «Алагир» заключено реликтовое сарматское местное название, представляющее собой сложение из vāra «отгороженное место; огражденное убежище; крепость» от базы *war-, и.е.*wer – «закрывать; покрывать; укрывать», с закономерным переходом r → l – vala «укрытие, убежище; крепость» + соединительная гласная а, и ее закономерное усиление перед г + др. инд. girí – с первоначальным значением «возвышенность, покрытая лесом» → «гора»; в итоге имеем: vala-а-girí-  «крепость на возвышенности, покрытой лесом» → «крепость-гора, крепость горная».

Топоформант *-ṷar – в индоарийск. (ср. мифолог. Vara-), авест. (ср. «обитель праведных» Vara) восходит к названию шумерского города UR <…>. В собственно скифской и сарматской среде преобладало слово *-ṷar – (Nauaron, Nauaris) в отличие от туран kat[a] -. Даже столица части хуннских племен на р. Герр (Днепр) в 460-е гг. называлась Хунновар… Это название показывает, что во время общности хуннов сарматское слово уар «крепость, город» все еще бытовало в языке северопричерноморского населения» [11, 259].

Семантику слова «гора» относят к числу «сложных и вторичных значений; считается, что оно развилось на базе таких простых, первичных значений, как «высокий», «поднимающийся, выступающий», «куча, груда»; <…> старая лексема со значением «гора» еще недостаточно исследована семантически. Таким недостаточно исследованным случаем лексемы гора является, по-видимому, др.-инд. girí-, авест. gairi-, слав. gora – все со значением «гора» и общей реконструкцией и.-е. *gṷer-, *gṷor- «гора» [21, 85–86].

Географические названия в качестве исторических источников имеют языковую принадлежность и конкретно-историческое содержание. Они служат неоценимым материалом для истории языка: по ним можно восстановить его былое состояние в развитии. Названия как факты языка «переносят нас через века и тысячелетия, позволяют изучать языковые явления прошлого географически, определяя их пространственные границы» [3, 14].

А.Д. Цагаева выделяет в осетинской топонимии, кроме осетинского пласта, еще кавказский, византийско-римский (вкрапления), тюрко-монгольский, славянский; а также объекты, имеющие двойные названия; необъясненные названия и древнейший топонимический пласт, относя к слою необъясненных названий и рассматриваемые топонимы [22, 110].

Наличие топонимов Алагирского района на физико-географической и историко-географической картах Осетии напоминает о том, что «могут исчезать с лица земли народы и их языки, но топонимические названия как своего рода имена собственные, ничего иного не обозначающие, кроме объекта, за которым закрепились, легко усваиваются другими народами и таким образом могут сохраняться в течение тысяч лет» [23, 37].

Итак, концепции, положенные в основу исследования, подтвердили, что в топонимах находят выражение только те элементы географического ландшафта, которые существенны для повседневной жизни и хозяйственной деятельности; что в них запечатлены языки и заимствования – следы этносов, осевших некогда на этих ландшафтах, а впоследствии мигрировавших на другие территории.

Обнаруженный в топонимии Северной Осетии языковой пласт древнего населения, восстановленный на территории Алагирского района, является древнеиранским сложением. Этот же пласт удостоверяет присутствие ираноязычного этноса на Центральном Кавказе с древнейших времен по сей день.

Возникновение и формирование топонимов обусловливается географическими ландшафтами, долговременными внешними и внутренними миграциями, способами ориентации их носителей. Выявлено, что топонимы «создавались» в то далекое время как прием запоминания, как своеобразный ориентир, выполнявший роль эквивалента настоящей географической карты.

В «прочтении» семантики этимологической лексики с физико-географическими реалиями и природными условиями автор статьи исходил из того, что она обусловливается особенностями рельефа, растительного покрова, гидрографии, топонимической позитивностью, окружающей географической реальности, опорой на исторические данные, а также тем, что любой этнический ареал изменчив во времени, не имеет непрерывных границ; что в изучении географических названий одинаково важны и учет этноязыкового состава населения, и влияние географической среды на возникновение топонима.

Практика убеждает, что междисциплинарные методы исследования топонимов заполняют существующие проблемные «пятна» в топонимообразовании географических объектов. И лингвистическая задача, и географическая связаны со временем и пространством, с передачей топонимов с одного языка в другой как элемента этнолингвистической географии и картографической топонимики, испытавшего влияние географической среды и этноязыкового состава населения.

Крайне важным аспектом научного исследования, на наш взгляд, является принцип систематизации ономастических дефиниций по конкретным лингвогеографическим ареалам: Армянское нагорье, Южный Кавказ, Центральный Кавказ, Среднее Предкавказье и др., а также по этноисторическим эпохам: древнеиранская (кобано-тлийская; XIV–IV вв.); среднеиранская (сармато-раннеаланская; III в. до н.э. – III в. н.э.); аланская (периода раннего и зрелого средневековья; IV–XIII вв.); новоиранская (осетинская, периода позднего средневековья; XIV–XVIII вв.) и нового времени (XIX–XX вв.).

Однозначно, что такой теоретико-методологический подход будет способствовать более тщательному, максимально соответствующему культурно-исторической реальности, рассмотрению проблемы этногенеза, этнической и социальной истории ираноязычных племен и осетинского народа на территории Центрального Кавказа и Среднего Предкавказья.

Приходится лишь сожалеть, вслед за А.Д. Цагаевой [22, 123], об отсутствии комплексного изучения топонимии Кавказа и составлении сводных топонимических лексиконов, по которым можно было бы провести сравнительный анализ топонимии различных времен и народов для обнаружения общих типологических черт; отследить топонимию ареалов расселения и присутствия алан в прошлом (Крым, Кубань, Дон и др.; Венгрия, Испания, Франция, Китай и пр.), чтобы иметь возможность выявить языковой состав древнейшего топонимического слоя. В связи с этим достойно всяческих похвал издание «Топонимии Южной Осетии» в трех томах З.Д. Цховребовой и Ю. А. Дзиццойты (2013, 2015).

Закономерный процесс – взаимовлияние и взаимопроникновение наук – всегда вызывает к жизни, как известно, стыковые науки, а это означает новые исследования на стыке языкознания, географии и истории. Тем более, что «исследования последних десятилетий позволили отделить друг от друга скифский и сарматский (к последнему фонетически примыкают также аланский и осетинский) языки, ранее воспринимавшиеся как диалекты одной и той же языковой общности, что открывает новые возможности для исследования этнической истории осетинского народа» [24, 122].